В вологодской тайге

Несколько лет подряд в нашей компании охотников-пойнтерис­тов витала идея побывать в одном из самых северных районов Воло­годчины, напрямую граничащем с Архангельской областью. По рас­сказам очевидцев, там перелески буквально набиты тетеревиными выводками, а по дорогам разгуливают глухари наподобие кур.

И вот наконец эта идея овладела массами. В результате навели необходимые справки в охотинспекции и решили ехать.

Так складывались обстоятельства, что продолжительность поездки предполагалась в десять-двенадцать дней. Причем ехать решили двумя партиями. Сперва отправились мы — это я со сво­ей краснопегой сукой Кэт и мой хороший знакомый пойнтерист Алексей со своим Джоном. Выехали за три дня до открытия охо­ты на машине Алексея.

Целью раннего выезда была предварительная разведка и обустройство лагеря, одним словом, на нас возлагались функции квартирьеров. Следующая партия пойнтеристов должна была подъехать прямо к открытию охоты.

Из Москвы выехали затемно, впереди семьсот километров, надо успеть получить путевки и устроиться на ночлег. По дороге проезжаем берегом Кубенского озера и походя любуемся знамени­тыми вологодскими монастырями. Прибыли в райцентр вовремя, получаем путевки, и местный охотовед дает рекомендации, куда лучше ехать и где устраиваться. Согласно этим рекомендациям доезжаем до деревни, расположенной примерно километрах в тридцати от райцентра, и представляемся егерям. Их двое — один охраняет территорию районного общества, а другой — госфонд. Поскольку обе территории сопредельны, то охотиться мы будем, соответственно, на обоих участках согласно двум разным путев­кам. Наше появление особого энтузиазма у егерей не вызвало; как потом оказалось, причина для этого у них была вполне уважи­тельная. Тем не менее, убедившись, что документы у нас в поряд­ке, они посоветовали ехать в соседнюю деревню, расположенную километрах в двенадцати от трассы, и там обосновываться. Дорога к будущему нашему лагерю была вполне проезжая, песчаный грейдер, и вот мы на месте. Рекомендованная егерями деревня представляла из себя несколько окруженных лесом брошенных домов. Некоторая жизнь теплилась лишь на молочной ферме, где стояло дойное стадо и куда два раза в день автобусом привозили и увозили доярок.

На противоположном берегу маленькой речки находилась дру­гая деревня, по виду жилая, но на легковой машине туда уже не проехать. Осматриваем брошенные дома и останавливаем свой вы­бор на одном из них. Внутри, как обычно, царит страшный хаос. Кругом кучи мусора, состоящие из кирпичей от разрушенной печ­ки и битого стекла от окон, но крыша и пол целы. В течение всего дня наводим порядок. Выбрасываем мусор, завешиваем кусками полиэтилена окна и строим во дворе из кирпича примитивный очаг. Мой напарник настолько вошел в строительный раж, что даже построил из бревен весьма фундаментальное подобие крыльца. Вечером на мото­цикле подъезжают сразу оба егеря, угощаем их чем бог послал и, естес­твенно, заводим разговор о тетеревах. По их словам, тетеревов много, при этом они вспоминают весну, когда приезжали валютные немцы и стреляли несчастных птиц из карабинов с оптикой, прямо не выходя из вездехода. Я не против валютной охоты для иностранцев. В конце концов, здесь в глубинке, людям тоже нужно как-то жить. Но ведь для этого в данном случае существует старинная русская охота на току из шалашей. Пусть бы богатые бюргеры растрясли свой жирок, дой­дя до тока пешком эдак часика в два ночи, полязгали бы зубами от предрассветного холода, сидя в шалаше в ожидании токовища. Зато на всю жизнь запомнили бы звуки утренней тяги вальдшнепа, блеяние небесного барашка бекаса и неповторимую по красоте игру токую­щих петухов.

Ну, пусть бы добыча их была невелика, зато сколько прекрас­ных впечатлений! А так, посоревновавшись, кто ловчее попадет в малоподвижную мишень, складывают в багажник тощих, почти несъедобных весной птиц, выпивают по рюмке шнапса на крови и укатывают в свою Германию. А там, как-нибудь сидя вечерком, будут рассказывать детям или внукам о своих охотничьих подви­гах в дикой России.

Вообще-то я, видимо, старый динозавр, хотя умом и понимаю, что будущее, по крайней мере в центральной полосе, за охотой, основанной на дичеразведении.

И, тем не менее, вся моя сущность восстает, когда исконно русский наш охотничий фарт покупается за деньги.

На днях один мой знакомый показал небольшой фотоаль­бом, где он стоит посреди тушь нескольких убитых им оленей, на полу квартиры лежит более десятка фазанов, подстреленных в ближайшем Подмосковье. Особенно заинтересовало меня, как бывшего заядлого глухаряткика, фото, где хозяин альбома снят с тремя петухами. Я полюбопытствовал, как происходила охота. В ответ было сказано, что как обычно. Подъехали по темному на вездеходе к току, егерь подвел его к петуху и велел стрелять под песню. Правда, с одним глухарем вышла осечка, так как он долго не мог разглядеть в темноте поющую птицу. Тогда егерь, чтобы помочь охотнику, навел на цель светящийся прицел своего кара­бина, и глухарь благополучно был взят.

И тут я вспомнил, как когда-то мы всю зиму ждали весны и свидания с глухариным током. Чтобы добраться до него, плыли три дня по разливам Мологи. Потом, доплыв до места, десять ки­лометров в полной выкладке, весящей около тридцати килограм­мов, шли через моховое болото по щиколотку в воде. Ночевали по последнему морозцу в спальных мешках под полиэтиленовой пленкой. Ток берегли и стреляли только по одному глухарю. Зато цену этой добычи ни в каких деньгах оценить было нельзя. Здесь же — подъехали и егерь подвел… Один старый глухарятник, бы­вало, говаривал, что идти к глухарю на пару все равно, что вдвоем целовать одну любимую женщину.

Некоторые собаки, видимо, придерживаются аналогичного со мной мнения. Прошлой осенью наш пойнтерист жаловался, что его молодая собака категорически отказывалась работать на охоте по парковым фазанам. При этом собака на моих глазах за неделю до этого великолепно работала по пролетному осеннему вальдшнепу и по случайно подпустившему ее тетереву. Видимо, от этих фазанов пахло не столько дичью, сколько обычным курят­ником, изделием рук человеческих.

По аналогии вспомнил я и виденный мной в Лотошинском районе Московской области скрадок на кабана. Этот скрадок представлял из себя этакий круглый дом, снаружи отделанный лакированной вагонкой. Внутри дома был холодильник, бар, теле­визор, стол и стулья. В стенах было прорезано несколько бойниц, у каждой из которых стояло кресло на колесиках. По периметру дом был окружен кормушками, имеющими несколько свободных проходов. Все пространство вокруг дома освещалось мощными прожекторами. Как мне объяснили, егерь вечером рассыпает ком­бикорм в кормушки и включает освещение. Повинуясь рефлексу, кабаны стекаются на свет к кормушкам, где их и стреляют на вы­бор, прямо не вставая с кресел. Знающий человек мне пояснил, что такая охота носит еще некий спортивный характер, так как кабан все же может уйти через проходы. А вот где-то есть подоб­ное сооружение, в котором проходы между кормушками могут быть перекрыты путем простого нажатия рычага, расположенно­го внутри дома. Думаю, что в этом случае, чтобы сохранить некий спортивный дух, охотникам следовало бы пользоваться рогати­ной, а не ружьем, дабы сойтись с вепрем врукопашную. Впро­чем, я, кажется, несколько отвлекся, и пора вернуться к нашим гостям. В ходе разговора егеря открыли причину, из-за которой им так нежелателен наш приезд. Все дело в том, что в ближайшей округе на овсах у них оборудовано несколько лабазов на медве­дей. Они, конечно, понимают, что медведи нам совершенно ни к чему, но лишний шум может напугать косолапых. Между тем звери валютные, и егерям от этого кое-что должно перепасть. В заключение наши гости показали на карте, где наше присутствие нежелательно, и оставили одних.

На следующий день, заперев ружья в машине и руководству­ясь советами егерей и картой, решаем провести некую предвари­тельную разведку.

Сенокосные луга не радуют, некосей нет, и трава выкошена под самую кромку леса. Так любимых выводками перелесков тоже почти нет. Зато бурьяны соседней брошенной деревни и овсяные поля вселяют некоторую надежду. Здесь прямо с заросшего ого­рода подняли двух петухов. Рядом на овсяном поле в двух местах нашли наброды и тетеревиный помет, принадлежащий выводкам. Собак придержали, чтобы не беспокоить птиц раньше времени.

Соответственно нашим наблюдениям, сверяемся с картой на предмет наличия в округе других брошенных деревень, они есть. Кроме того, информацию подобного же рода получаем и от мес­тного пастуха. Одним словом, в округе интересных мест для нас хватает — не жалей только ноги.

Вообще многочисленный опыт показывает, что пастух для нашего брата-легашатника, как источник информации, является первейшим другом и помощником. Кому, как не ему, идущему це­лыми днями за пасущимся скотом, знать, где таится вожделенная для охотника птица.

Завтра открытие охоты, и мы с нетерпением ждем приезда друзей. Но ни в этот, ни на следующий день к нам никто так и не, приехал. Как оказалось впоследствии, на то были веские причи­ны.

Утром решаем идти на охоту вдвоем. До деревни, где нашли овсяное поле с предполагаемыми выводками, километра три. Довольно жарко, идем налегке в кроссовках и легких рубашках. Алексей по дороге пытается наверстать упущенное в воспитании своего Джона и постоянно его жучит. Такая дрессировка на ходу кончается тем, что хозяин выходит из себя, срывает тоненькую травинку и делает вид, что наказывает неслуха. Джон тут же па-. дает на спину, начинает повизгивать и, в свою очередь, чтобы угодить хозяину, делает вид, что ему страшно больно. Таким об­разом, к обоюдному их удовлетворению, баланс соблюден, порок наказан и добродетель торжествует.

Проходим почти всю деревню до начала овсянища и расхо­димся. Тетерева поднимаются с края поля почти у самых домов. Выводок большой, взлетает из-под стойки Кэт, а потом налетает на Алексея. Делаем два дуплета, и у нас три начинающих матереть птицы. На сегодня тетеревов с нас хватит. Домой возвращаться рановато, поэтому решаем обследовать луг, который расположен за небольшим ручьем. На берегу ручья Джон неожиданно сраба­тывает двух дупелей. Оба мы очень удивлены, не ожидая встре­тить эту, в общем-то, привередливую птицу здесь, фактически посреди тайги. Решаем, что благодарить за удачу надо засушли­вое лето. В свою очередь, мы с Кэт прочесали вторую половину луга, но ничего не нашли. Вдруг у самого края луговины соба­ка стала. Подхожу, и из крошечного кустика вылетает птица су­щественно меньше тетерева. Не раздумывая, стреляю навскидку. Птица продолжает стремительный полет, но у самой кромки леса ныряет вниз. Вероятно, промазал, думаю я, но на всякий случай подхожу к лесу. И тут я снова удивляюсь. Кэт находит насмерть битого рябчика. Сколько охочусь, но ни разу не стрелял рябчика из-под собаки, да еще на лугу.

По дороге к дому единогласно решаем, что место, где мы се­годня были, пока больше не трогать — вдруг да приедут ребята, а самим завтра отправиться на разведку в другую сторону. Дру­гой стороной была тропа, ведущая вдоль берега небольшой реки. Сама река была живописна и текла в крутых лесных берегах. Те­чение изобиловало быстринами, перекатами и тихими заводями. Часто из воды торчали огромные, поросшие мхом валуны. По ут­верждению егерей, в реке водились даже хариусы.

За время пути по таежной тропе лесную тишину лишь од­нажды нарушил шумный подъем глухаря. И вот, наконец, про­свет. Выходим к указанной на карте брошенной деревне. Вокруг селения — заросшее мелколесьем бывшее поле. Это как раз то, что нам надо. Но сколько мы не ходили по полю, ничего так и не нашли. Решаем зайти в деревню и отдохнуть перед обратной дорогой. И тут из бурьяна поднимаются два черныша вне выстре­ла. Отдыхаем на крыльце заколоченного дома, грызем полудикие яблоки и пустыми возвращаемся домой. Сегодня полная неудача, но присутствия духа не теряем, завтра будет день, будет и пища.

Утром, до начала жары, выезжаем на трассу и едем разведывать новые места. По карте это относительно большая река, таежное озеро и опять брошенная деревня. В надежде на рыбалку захвати­ли и резиновую лодку, снасть и накопали червей. Километров че­рез пять въезжаем в тайгу, дорога хорошая, асфальт. И тут легенда сбывается. По обочине дороги не спеша разгуливают две глухарки. Останавливаем машину, любуемся птицами и катим дальше. А вот и речка. Решаем проехать подальше из любопытства, чтобы узнать, куда ведет такая шикарная дорога — ведь на карте ее нет. Через километра три-четыре наше любопытство было удовлетворено. Дорога просто кончилась, не приведя никуда.

Возвращаемся обратно, съезжаем с трассы, и вот впереди цель нашей поездки — очень большое озеро, огромный некошенный луг и, как всегда, брошенная деревня. На лугу находим бекасов, несколько дупелей и очень много коростелей. Собаки хорошо ра­ботают по мелочи, и мы от стрельбы по ней получаем огромное удовольствие. Особенно с гастрономической точки зрения хороши коростеля. Из них получается отличный наваристый бульон, из-за своего нейтрального вкуса очень напоминающий куриный. Уток на озере очень мало, видимо, благодаря ледниковому происхожде­нию берега у водоема обрывистые и бедны растительностью.

Надуваем лодку, она у нас очень большая, сажаем собак, са­димся сами, отплываем от берега и забрасываем снасти. Клев очень активный, но берет в основном мелочь. Решаем, что для разнообразия нашего рациона и она пойдет в уху. Одновремен­но с рыбалкой наслаждаемся погожим днем. Солнце светит, дует легкий ветерок, комаров нет совсем, и наработавшиеся собаки сладко дремлют — одним словом, рай, да и только.

Решив, что рыбы нам на уху хватит, выходим на берег и на­правляемся вдоль озера вглубь соснового бора в надежде найти глухарей. Увы, глухарей нет, хотя помет встречается очень часто. Зато набрали клюквы, брусники и грибов подберезовиков.

По дороге к дому прямо из машины приметили очень соб­лазнительное мелколесье. Время не позднее, и решаем немного по нему побродить в поисках тетеревов. Расходимся. Впереди на границе кустов и сенокосного луга стоит трактор, в кабине ко­торого сладким сном спит молодой парень-тракторист. Прохожу мимо, и буквально в пятнадцати метрах от трактора собака стает. После моего посыла из куста поднимается старый петух и летит почти на трактор. Вожу стволами и так и эдак, но все равно их концы упираются в открытую кабину. Делать нечего, опускаю ружье и добрым словом напутствую хитрую птицу.

Брожу еще с полчаса — ничего. Пора возвращаться к машине. Иду по тракторной дороге, протянувшейся вдоль мокрой канавы, заросшей густым кустарником. Не прохожу и ста метров, как из канавы поднимается шумовой матерый тетерев. Стреляю и вижу в последний момент, что напрасно, взлетающую птицу закрывает густой куст. С досадой опускаю ружье и вдруг замечаю, как тете­рев тяжело опускается на стоящую рядом березу со сломанной вер­шиной. Достал-таки первым и бью вторым. Черныш падает прямо в непроходимую, всю заросшую крапивой, канаву. Все ясно, надо туда лезть, а мы с Кэт оба ой как не любим крапиву. Но азарт есть азарт, и Кэт самоотверженно бросается в чащобу, где-то там чав­кает ногами в воде и, наконец, все же вытаскивает за крыло злопо­лучного петуха на чистое место. На радостях целую ее в мокрый нос. У Алексея тоже добыча — два вальдшнепа и коростель.

Обсуждая результаты охоты, приходим к выводу, что за вче­рашний, если так можно выразиться, пост у нас сегодня целых два первых — уха и суп из коростелей, и одно второе — тетерев и вальдшнепы, тушеные с грибами и ягодами.

Уже на подходе к машине произошел комический случай. Алексей слегка подотстал, и собака прямо из кустов у дороги выгнала молодого зайца. Косой ринулся от собаки прямо на меня, почему-то не желая сворачивать с дороги. Я, памятуя школьные годы, не удержался и подставил ему ножку. Заяц с ходу споткнул­ся о кроссовку, перевернулся через голову, вскочил снова на ноги и был таков, очевидно, при этом поливая меня всеми нехорошими заячьими словами. Алексей, будучи свидетелем всей этой сцены, укатывался со смеху.

Во время приготовления то ли позднего обеда, то ли раннего ужина опять подкатывают егеря. Видимо, наши походы не дают им покоя. Успокаиваем их как можем, сообщив, что на их косола­пых мы ну никак не посягаем. Покосившись на уже внушитель­ную кучу тетеревиных перьев, один из них одобрительно хмыкает и начинает расспрашивать про охоту с легавыми. Удовлетворяем законное любопытство и с некоторым облегчением прощаемся.

Но оставаться одним долго нам не пришлось. Вскоре к дому подъехали две легковые машины — одна четверка, а другая — очень навороченная иномарка. Встречаем гостей. Это наш пойнтерист Саша со своим чернопегим Чипом и его приятель Гоги с ружьем, но без собаки. От приехавших узнаем, что прибытие остальной команды по целому ряду объективных причин отме­няется.

Саша мне хорошо знаком, а вот Гоги я вижу впервые. Это полнеющий и довольно еще молодой человек, весь затянутый в камуфляж. Гоги начинающий охотник, и это его первый выезд. Тут же он нам демонстрирует пятизарядную новенькую Бере­тту — три тысячи баксов — с золотым курком, какие-то необык­новенные патроны — по баксу за штуку, и огромный охотничий нож — триста баксов. Одним словом, не сходя с места, мы за каких-то две минуты узнали полную стоимость всех внешних экипировочных прибамбасов нашего нового знакомого. Глянули на него с позиции наших стоптанных кроссовок и выгоревших добела штормовок, и невольно вспомнили классику. Помните, у Джека Лондона есть индейское определение новичка в Клондай­ке — «чичако».

Гостей с дороги надо кормить. Накрываем импровизиро­ванный стол и подаем наш охотничий обед. В свою очередь, гости достают московские яства. В середине застолья подхо­дит слегка подвыпивший мужик из соседней жилой деревни. Оказывается,  брошенный дом,  в котором мы обосновались, принадлежал раньше ему. Объясняем, как можем, что хотя и вселились без спроса, но никакого урона чужой недвижимос­ти мы не нанесли. И тут возникает Гоги, предлагая мужику пресловутые сто баксов, но тот понять, что это значит, никак не может. Конфликт был полностью исчерпан, когда Алексей дал хозяину дома за постой две банки пива. Мужик был страшно до­волен и, горячо поблагодарив, быстро удалился.

Засиделись за столом до полночи, но вот, обсудив план охоты на завтра, наконец улеглись спать, Перед тем как стелиться, Гоги продемонстрировал НАТОвскй спальник (шестьсот баксов), в котором можно запросто спать на снегу при температуре минус двадцать градусов. Думаю, что он оказался несколько жарковат для августовской погоды, потому что его хозяин всю ночь взды­хал и ворочался.

Утром пошли в те места, которые изначально решили при­беречь для гостей. Была опять жаркая погода, но наш новоиспе­ченный охотник, несмотря на советы, напялил на себя зеленые резиновые сапоги с зачем-то поднятыми ботфортами, толстые ка­муфляжные брюки, куртку и поверх всего патронташ-безрукав­ку, под завязку набитую патронами. Голову его венчала большая, также камуфляжная, шляпа. Видимо, вопрос формы для нашего гостя превалировал над проблемой личного удобства. Естествен­но, что при подходе к месту начала охоты он задыхался, обли­ваясь потом. Одним словом, классическая карикатура на нового русского, но в грузинском исполнении.

Перед тем как разойтись, сделали привал. Во время прива­ла Гоги обратился ко мне с просьбой, суть которой сводилась к тому, что он всю жизнь мечтал стать охотником, и это его первый выход. Соответственно, не мог бы он присоединиться во время охоты ко мне, чтобы стрелять тетеревов из-под Кэт. Лично я тер­петь не могу ходить на охоте при одной собаке вдвоем. Особенно это неудобно при охоте по тетеревиным выводкам. В этом случае очень часто приходится стрелять в кустах, когда местоположение собаки или напарника не всегда известно. Но тут случай был осо­бый. Сбылась у человека голубая мечта, первый в жизни выход в поле, приехал за семьсот верст, всего на два дня, ну как тут отка­зать. И я, скрипя сердцем, согласился.

Тронулись, Гоги идет рядом, по-прежнему обливаясь потом, и тут на березу с куста слетел безобидный дрозд. Что тут началось! Беретта стала метаться из стороны в сторону и сверху вниз, а глаза ее хозяина были при этом почти ненормальными. С трудом уда­лось удержать Гоги от стрельбы, и я спросил его, каким образом он получил охотничий билет и где сдавал охотминимум. Сто бак­сов — привычно ответил он. И тут я не выдержал, разразившись длинной тирадой в адрес тех, кто, на горе окружающим, продает право на охоту со смертоносным оружием совершенно неподго­товленным для этого людям. Впрочем, что тут удивительного. У меня есть приятель, жена которого не только никогда не водила автомобиль, но даже и не сидела ни разу на водительском месте. Так вот, ей за пятьсот пресловутых баксов принесли прямо на дом водительские права. Упаси всех нас, господи, если ей вдруг когда-нибудь захочется порулить.

С учетом всего перечисленного решаю взять на себя функции преподавателя. Поэтому читаю Гоги краткую лекцию о правилах обращения с оружием. Причем делаю основной упор на то, что, применительно к данным условиям, ни в коем случае не делать выстрел по птице ниже, чем на полтора-два человеческих роста. В заключении спрашиваю — понял? Понял — отвечает он, и мы тронулись дальше. Заходим в мелкий кустарник, поросший до­вольно густой травой. Про себя думаю, что место просто класси­ческое, и в подтверждение этой мысли собака тут же стает. После посыла и продолжительной потяжки взлетает молодой тетерев, и я его бью. Кэт тут же находит добычу, и я убираю ее в рюкзачок. Буквально в десяти шагах от куста осоки, где упала первая птица, собака снова стает. Отхожу в сторону, знаком показываю Гоги, чтобы тот занял мое место, и посылаю собаку. Взлетает второй тетерев, Гоги стреляет, и насмерть битая птица комком падает в некось. Кэт кидается вперед за тетеревом и исчезает в высокой траве. И тут происходит непредвиденное. Вопреки всем моим на­ставлениям и вообще непонятно зачем мой напарник стреляет в то место, куда упала птица. Раздается собачий визг, и все смол­кает.

Первое, что я сделал, очнувшись от шока, это отбросил свое ружье в сторону прямо на землю. Бегу вперед и вижу такую кар­тину. Поджав под себя лапы, лежит собака, а перед мордой у нее распластался мертвый тетерев. Рот и один бок собаки в крови, и она тяжело дышит, судорожно хватая ртом воздух. Беру Кэт на руки и отношу с солнцепека в тень ближайшего куста. Подбегает бледный, трясущийся Гоги, мне на него даже тошно глядеть. Ощупываю и осматриваю раненную собаку.

На боку и бедре три небольшие ранки — это две дробин­ки катаются под кожей, и одна зацепила тело вскользь. Такие раны — ерунда, а вот окровавленный рот меня тревожит. Вдруг есть проникающее ранение, и началось внутреннее кровотечение. Осматриваю полость рта и — о радость! — крови больше нет. Как впоследствии оказалось, окровавленный язык и губы были следс­твием того, что собака схватила битую птицу зубами, испачкав рот в тетеревиной крови. И тут Гоги начинает бормотать про по­ездку к ветеринару в райцентр и опять о ста баксах. Отмахиваюсь от него и еще раз тщательно осматриваю собаку. К счастью, дру­гих видимых повреждений не обнаруживаю. Кэт мелко трясется, видимо, это следствие болевого шока и сильного испуга. Минут десять глажу и успокаиваю собаку, сидя на земле. Потом подни­маюсь, и вслед за мной поднимается Кэт. Подбираю ружье, битую птицу и направляюсь к дому. Собака идет сзади, а за ней плетется Гоги, что-то опять бормоча про райцентр и ветеринара. И тут я не выдержал и начал произносить в его адрес разные короткие и длинные фразы. Правда, недолго, поняв всю бесперспективность своего красноречия.

По дороге к дому встретили Алексея и Сашу, они тоже нашли выводок и взяли по тетереву. Узнав о случившемся, оба очень рас­строились. Одним словом, охота испорчена. Дома обрабатываю раны и предлагаю собаке еду, но она отказывается и продолжает трястись. Накрываю Кэт спальным мешком и решаю на сегодня оставить ее в покое. Ужинаем молча, даже фронтовые сто грамм не поднимают настроения.

Проснувшись утром, первым делом осматриваю собаку — вроде все в порядке, ранки зализаны, трястись перестала и даже поела немного тушенки. Расстроенные гости собрались ехать в Москву, но я их отговариваю и предлагаю сходить с Алексеем к деревне, где мы подняли в первый выход двух петухов. Сам же решаю остаться дома.

После того как я убедился, что физическому здоровью соба­ки ничего существенного не угрожает, меня начинают одолевать другие сомнения. Суть этих сомнений состоит в том, что еще не­известно, как Кэт будет вести себя на охоте, а главное, как будет реагировать на звук выстрела. Со слов других охотников я знал, что часто собаки, побывавшие в подобной ситуации, начинают панически бояться выстрела и поэтому навсегда становятся не­пригодными для охоты.

Полный таких сомнений, решаю сходить за водой. Воду мы обычно черпаем из речки, до которой надо пройти почти всю нашу брошенную деревню. Беру ведра, собака идет следом. Про­ходим примерно половину пути, и вдруг Кэт начинает тянуть пря­мо с дороги на заросшую лужу и стает. Дело в том, что в деревне было несколько луж, и на них почти постоянно прилетали кор­миться один-два дупеля. Считая птиц своими деревенскими, мы их никогда не трогали, но собаки этого не знали и часто по ним работали. Вот и теперь Кэт отработала птицу, к моей великой ра­дости, так, как будто вчера ничего и не было. Радость моя беспре­дельна, но это еще не все. Дупель нехотя поднялся и перелетел на соседнюю лужу. Бросаю ведра, бегу домой за ружьем и вновь на­вожу собаку. Кэт снова стает, и я, мысленно попросив прощения у «домашней» птицы, стреляю ее после подъема. Кэт, как обычно, находит добычу и прихватывает ее зубами. В изнеможении от на­хлынувших чувств сажусь прямо на землю, глажу собаку и про себя думаю, что, слава богу, кажется, пронесло.

К вечеру возвращаются охотники, очень довольные. Вывод­ков они так и не нашли, зато взяли двух чернышей. Сообщаю им о своем удачном эксперименте, и даже на радостях объявляю Гоги некую молчаливую амнистию.

Следующим утром гости уехали. Алексей остался дома, что­бы дать собаке отдохнуть. Ну, а я решил еще раз сходить в места, где произошел роковой выстрел.

Прочесываем овсяное поле — птицы нет, видимо, потрево­женный предыдущей охотой выводок ушел. Перехожу в мелколе­сье — пусто. И все же самое главное собака работает как обычно, двигается впереди на хорошем галопе ровным челноком. В тот мо­мент, когда Кэт проверяет один из кустов, с его противоположной стороны прямо на меня вылетает коростель. Стреляю, и насмерть битая птица падает в небольшой островок некоси. Прибежавшая на выстрел собака начинает активно носиться в поисках добычи, а я стою и жду. Проходит пять минут — ничего, десять минут — ничего. Островок некоси крошечный, вокруг кошеный луг, пти­ца бита насмерть, но найти ее собака никак не может. Сколько раз раньше я наблюдал такое. Бывало, что собака в поисках птицы подчас даже наступала на нее и тут же проскакивала дальше. Видимо, в подобных ситуациях из-за чрезмерного возбуждения у животного напрочь отключается чутье. Провожу эксперимент — укладываю у своих ног Кэт и даю ей остыть. Пока она отдыхает, высунув язык и надсадно дыша, замечаю, что буквально в трех метрах от ее носа лежит в траве битая птица. Решаю выяснить, что будет дальше. И вот через несколько минут собака отдыша­лась и повела носом. Поскольку была дана команда «даун», то Кэт, не вставая на ноги, подползла к коростелю, взяла его в зубы и снова вернулась к моим ногам.

Для того чтобы окончательно утвердиться во мнении, что со­бака полностью оправилась от шока, решаю проверить именно те кусты, в которых позавчера нашли злополучных тетеревов. Под­хожу к островку с кустами и некосью, и вижу, что собаку словно подменили. Она моментально оказывается позади меня и начина­ет опять трястись. Восхищаюсь зрительной памятью животного, присаживаюсь на землю, кладу рядом собаку, оглаживаю и успо­каиваю. Когда озноб кончился, оба поднимаемся и идем дальше. Теперь Кэт, правда, робковато оглядываясь, все же идет впереди. И вот, когда до края некоси остается буквально несколько, метров собака стает. После выстрела молодой петушок падает на чистый луг, и Кэт азартно хватает его зубами. Все в порядке, можно идти домой.

Вечером, во время ужина, нас вновь посещают гости, но на этот раз не люди, а лошади. Лошадей четыре головы — это очень крупная и пузатая серая кобыла, ее дитя, почти игрушечный ры­жий жеребенок, и два гнедых меринка. Днем лошади выполняют всякие хозяйственные работы на ферме, а вечером отправляются на свободный выпас. Не могу отказать себе в удовольствии погла­дить теплые бархатисто-атласные лошадиные ноздри и протяги­ваю кусок круто посоленного хлеба. Одновременно вспоминаю, как в молодые годы, прежде чем оседлать своего жеребца, вот так же кормил его хлебом с солью. После такого угощения по денни­ку распространялся тонкий аромат ржаного каравая, исходивший от не спеша пережевываемой лошадью горбушки.

К утру оказалось, что лирика и суровая проза жизни не всегда совместимы. Ночью лошади ногами разрушили наш хлипкий очаг, опрокинули котелок с супом, уронили банку с солью, а то место на столе, где она рассыпалась, буквально выгрызли зубами. Общение с нами, видимо, очень понравилось лошадям, и вечером непрошеные гости явились вновь. Все попытки прогнать лошадок конча­лись неудачно, они постоянно возвращались обратно, а серая ко­была сама перешла в наступление. В ответ на размахивание палкой она злобно прижимала уши, скалилась и так и норовила либо цап­нуть зубами, либо поддать задом. Собаки с большим удовольстви­ем пытались принять участие в изгнании варваров. Но мы, очень опасаясь лошадиных копыт, немедленно прекратили травлю. Так и пришлось нам сдаться и перенести столовую в дом.

Однажды, по рекомендации нашего друга-пастуха, решаем осуществить охотничий поход в наиболее отдаленную от нас, опять же брошенную, деревню. Идем лесом, ориентируясь в ос­новном на реку и карту, так как бывшая дорога в деревню прак­тически заросла. Выходим на старое, давно не паханое поле, на краю которого Кэт срабатывает двух молодых тетеревов. После выстрела одна птица попадает в рюкзак. Снова входим в лес, и тут натыкаемся на грибное изобилие.

Увлеченные сбором грибов, слегка забываем об основной цели нашего похода. Поэтому совершенно неожиданно для себя выходим на большую поляну, заросшую мелколесьем, крапивой и иван-чаем. От бывшей деревни остались только камни, разбро­санные кое-где гнилые бревна, одичавшие яблони, кусты черной смородины и крыжовника. Не успели сделать и десяти шагов по чистому месту, как Джон стает. Алексей вскидывает ружье и посылает собаку. Взлетает тетерев, Алексей провожает его ство­лами, но выстрела нет. Думая, что Алексей забыл спустить пре­дохранитель вгорячах, журю его за оплошность. В ответ он пере­ламывает ружье и молча показывает патрон — осечка.

Расходимся по поляне в разные стороны, и Кэт моментально начинает носиться по набродам. Что есть мочи бегаю за ней, и вот метрах в тридцати от меня поднимается здоровенный петух. Стреляю раз за разом, но петух благополучно скрывается за де­ревьями. «Старый мазила! — ругаю сам себя. — Вот она, распла­та за то, что напрасно отругал Алексея». Между тем со стороны, куда ушел мой напарник, звучит торопливый дуплет. Тут же после выстрелов метрах в семидесяти от меня поднимается стая очень крупных птиц. Глухариный выводок, понимаю я, провожая птиц взглядом. Глухари далеко не отлетают, а планируют и, похоже, садятся за мелким березняком. Бегом кидаюсь туда, Кэт впереди, но где там! При ближайшем знакомстве березняк оказался выруб­кой, пробраться через которую практически невозможно.

Сходимся с Алексеем. Джон нашел небольшой тетеревиный выводок, и у моего напарника петушок. А я, проклиная себя на чем свет стоит, рассказываю о своем позорном дуплете.

Чтобы не возвращаться уже пройденными местами, решаем перейти речку и идти обратно домой по противоположному бере­гу. Здесь Алексей нашел в низинке небольшую высыпку бекасов, а я слегка реабилитировался за свои промахи по тетереву.

Кэт стала по погонышу. После моего выстрела птица упала в куст, из которого совершенно неожиданно поднялся вальдшнеп. Стреляю из второго ствола, и вальдшнеп тоже падает. Рассматри­ваю погоныша, в наших местах добыча довольно редкая — нечто среднее между воробьем и скворцом. Помню, что меня очень по­разила первая встреча с этой птицей на охоте в Кировской облас­ти. Собака, до этого никогда не встречавшаяся с погонышем, не представлявшая до этого ни запаха, ни внешнего вида этой пти­цы, тем не менее, сразу стала по ней на стойку. Ну откуда она мог­ла знать, что это хотя и не завидная, но все-таки дичь?

В данном же случае меня радовала не столько добыча, сколько сам факт королевского дуплета, сделанного в довольно трудных условиях. Вальдшнеп был бит на предельной дистанции, причем через куст.

Вообще для меня стрельба на охоте из дробового ружья до­вольно продолжительное время была достаточно проблематич­ной. Дело в том, что я в молодые годы довольно много внимания уделял спортивной пулевой стрельбе из винтовки и пистолета. Как оказалось впоследствии, не смотря на внешне кажущуюся преемственность, для охоты это было не очень здорово. Иными словами, в тире надо было целиться точно в мишень, а на охо­те — перед или под нее. Некоторую помощь в выработке навыков стрельбы в новых для меня условиях оказал стенд. У очень близ­кого приятеля был сын стендовик — мастер спорта международ­ного класса. Иногда он доставал из своих запасов две большие пачки патрон и приглашал нас с отцом пострелять на стенде. И вот, когда мы шли к стрелковой площадке, нас, старых охотни­ков, одолевало одинаковое чувство. «Ну, как можно тратить такое охотничье богатство на какие-то глупые тарелочки? А не рвануть ли нам через забор домой и там припрятать патроны до наступления охотничьего сезона?» Свои крамольные мысли мы, правда, держали при себе и внимательно слушали наставления нашего мастера. По тарелочкам мы мазали, конечно, безбожно, причем приятель, который, в отличие от меня, великолепно стрелял на охоте, пуделял не меньше, чем я. Тем не менее, к моменту опи­сываемых событий определенный положительный сдвиг в ре­зультативности моей стрельбы все же произошел. Хотя досадные промахи случаются и по сей день. Достигнув зрелого возраста, я их уже воспринимаю философски. Попал — хорошо, промазал — прекрасно, одним зверем или птицей на белом свете останется больше.

На полдороги к дому нас догоняет свинцовая туча, и начина­ется сильный ливень. Вместе с подошедшим Алексеем и собака­ми ныряем в сенной сарай. Растягиваемся на свежем сене и пе­режидаем грозу. Дальше идем, утопая в мокрой траве, но погода теплая, и это даже приятно. В нескольких метрах от тропинки, по которой идем, Кэт становится. Вскидываю ружье, посылаю соба­ку — ничего. И тут раздается некий звук, одновременно похожий на писк и сердитое верещание, затем на тропинку выскакивает коростель. Продолжая недовольно кричать, коростель пробегает несколько шагов и вновь ныряет в траву. Мы с Кэт озадаченно наблюдаем столь необычное для этой птицы поведение. Про себя решаю, что коростель, наверное, кроет нас всеми словами за то, что нет ему от нашего брата-охотника никакого покоя. Собака ки­дается вслед сердитой птице и начинает копаться в набродах. Я смотрю в траву и вижу, как коростель, очень похожий сверху на маленькую серую мышку, совершает стремительные зигзаги перед самым носом собаки. Наконец птица делает бросок в мою сторону, я сдвигаю обе свои ноги, и коростель оказывается зажатым между ступнями. Беру птицу в руки, она абсолютно мокрая, перья слип­лись, а сердце бешено колотится от страха. Глажу «сердитого» ко­ростеля по влажной спинке, пускаю в траву и отзываю собаку…

Дома быстро разогреваем то, что осталось от вчерашнего обеда и утреннего завтрака — классическое «ирландское рагу», кормим собак и решаем слегка поваляться перед приготовлением ужина.

Ближе к вечеру иду за водой и наблюдаю следующую картину. На оставшихся кое-где электрических проводах, натянутых меж­ду столбами, сидят два молодых слетка ястреба-тетеревятника. Вокруг них со страшным гамом носится целая стая деревенских ворон и сорок. Ястреба сидят неподвижно, лишь иногда вертят головами, когда на них пикирует наиболее нахальная птица. Эта картина была традиционной и повторялась изо дня в день. Но сегодня для нападающих наступила трагическая развязка. Когда атаки воронья достигли своего апогея, из ветвей соседнего дере­ва стремительно вылетел взрослый тетеревятник, схватил. Одну из ворон и поволок в ближайший перелесок. Что тут началось! С хриплым криком воронье начало метаться в разные стороны, но было уже поздно. Про себя же я подумал, что не только люди охотятся с подсадными…

В оставшиеся у нас несколько дней мы достаточно успешно охотились, пару раз ездили на озеро на рыбалку. Правда, глухарей не нашли, но и сомнительных приключений больше не имели. По пути домой заехали к егерям, сдали путевки и полюбопытство­вали, как обстоят дела с медведями. В ответ нам рассказали, что то овсяное поле, на которое больше всего возлагали надежды, потравил скот, и косолапый перестал туда ходить. На оставшие­ся два поля медведи выходят, но нерегулярно, поэтому приезжим клиентам, вероятно, придется покормить комаров не одну ночь в ожидании удачи.

По приезде в Москву обзваниваем друзей-легашатников и под­робно докладываем о своих охотничьих похождениях в местах, куда мы так давно стремились. Что же касается Кэт, то, вероятно, она быстро забыла о минувших невзгодах, но вот три дробинки под кожей так и остались у нее на память на всю оставшуюся жизнь.