Натаска Кэт

Кэт родилась единственной «девицей» в помете, состоящем из шести таких же красно-пегих братьев. Она была в нашей семье очень «жданным ребенком» и ей в будущем предназначалось заменить свою, тогда семилетнюю, мать.

После того, как ее братьев разобрали, она осталась дома и полностью получила свою долю материнского молока и ласки. Родительские заботы и игры заменили ей друзей и подруг, поэтому, даже будучи взрослой собакой, Кэт, продолжала несколько чураться общества своих собратьев.

Пока Кэт росла, в ее внешнем облике породного пойнтера происходили какие-то метаморфозы. Щенком она ничем особым не отличалась от своих братьев, но потом началось. То голова ее приняла некую лисью форму, лишенную даже малейшего намека на перелом. Губа полностью отсутствовала и, казалось, что она кончается сразу после ротового среза. При очень раскосых глазах и высоких надбровных дугах иногда возникало впечатление, что собака, живущая в доме, только по окрасу соответствовала пойнтеру, а в остальном это чистейшей воды лайка, только уши болтаются. Глаза одно время были почти совсем белые и абсолютно невыразительные. Одним словом — пародия на своих предков, да и только! Время от времени мы с женой начинали тщательно рассматривать свою «принцессу» и в ужасе покачав головами, отходили прочь, чтобы не расстраиваться.

Но вот, примерно к году, метаморфозы пошли в обратном, так сказать, порядке. Губа неожиданно опустилась вниз, обозначился перелом, резкость очертания надбровных дуг исчезла, глаза приобрели если не черный, то вполне удобоваримый, темно-карий окрас. Одним словом, кровь предков наконец-то взяла свое, и потом на всех рингах, начиная со среднего возраста, Кэт получала только отличную оценку.

Премудростями домашней дрессировки Кэт овладела легко. Щенок был сообразительным, в меру шаловливым, но послушным. Да и пример родительницы, воочию демонстрировавшей, что и как надо делать, безусловно, сыграл не последнюю роль. Одним словом к восьмимесячному возрасту «полуфабрикат» был вполне готов к окончательной доработке. Тем более что ее мать в прошлом, к этому возрасту, пройдя непродолжительный курс натаски, начала довольно стабильно работать. Учитывая все это, я уже готов был приступить с Кэт к индивидуальным занятиям в поле, но тут вмешались некие внешние обстоятельства.

Дело в том, что мой приятель, возвратясь из дальних странствий стосковался по родным полям и лесам, и усиленно стал уговаривать меня поехать с ним на летне-осеннюю охоту. Для этого он договорился с высокими инстанциями одной из центральных областей России, о том, что по приезде нам будет оказан режим наибольшего благоприятствования. И я, честно говоря, проявил слабость и сдался. Оставить щенка мне было не с кем, и я решил взять с собой обеих собак, дабы вопреки всем канонам, начать от противного, то есть охотиться с молодой собакой, а уж потом доводить ее до кондиций. Расчет при этом, как и у всякого русского человека был прост: «пускай себе в поле поболтается рядом с матерью — авось, да чему-нибудь научится». Тем более что проблему с выстрелом мы решили еще на весенней охоте.

Грузим вещи в машину приятеля, сажаем трех пойнтеров — двух моих, и одного — моего напарника, и выезжаем к месту охоты.

В областной охот инспекции нас встречают приветливо, и главный охотовед спрашивает, чего мы хотим. Зная, что о дупелях и прочей «мелочи» с непосвященными в легашачью охоту вести разговоры бесполезно, отвечаем в один голос — «тетеревов». Охотовед долго думает и, наконец, изрекает: « да вот не далее, как в ближайшее воскресенье я гулял возле своей дачи с лайкой, и поднял выводок тетеревов. А лайка у меня, знаете какая!» И он взахлеб начал перечислять ее лосиные и медвежьи достоинства. Делать нечего: другой, более надежной информации, кроме той, которая была получена с помощью носа остроухой медвежатницы, — нет.

Решаем ехать в указанном направлении. Получаем путевки, рекомендательную записку к местному егерю и трогаемся. От областного центра это километров семьдесят. Приезжаем в указанную нам деревню и находим егеря. Егерь читает записку, долго крутит в раздумье головой и, наконец, обращается к нам с такой речью: «Робята, рад бы вам помочь всей душой, но, во-первых, у меня тут заказник, и всякая охота запрещена; а во-вторых, последнего тетерева я здесь видел пятнадцать, а нет, — шестнадцать годов тому назад». Полностью обескураженные, начинаем выяснять у егеря с помощью карты, а где все же чего-то можно. Оказывается, такие места для охоты есть. Напутствуемые облегченными вздохами егеря и, получив от него в дар в качестве отступного две пластмассовых бутылки молока, отчаливаем.

Как впоследствии оказалось, мы попали в те места, где наш бывший премьер-министр под прикрытием бравых омоновцев храбро сражался у берлоги с медведицей и медвежонком, и одержал «блестящую победу». Видимо, победить ему лесных зверей оказалось все-таки проще, чем Шамиля Басаева в Буденновске. Ну да бог с ним, с охотоведами, егерями и премьер-министрами. Проявив определенное упорство, мы нашли некоторое количество тетеревов, дупелей и даже перепелов.

Кэт моментально включилась в охоту на пару с матерью, и очень быстро нашла в ней свою манеру поведения. А манера эта носила явно паразитический характер. Видимо, взяв на вооружение человеческую поговорку — «Умные люди не работают», она бегала всегда впереди меня, на одном примерно уровне с матерью. Но если та, добросовестно обыскивала местность — челночила, то Кэт двигалась прямо, лишь изредка поглядывая на мать. При таком способе движения наша «умница» предпочитала тропинки, травку пониже и кусты пореже. Но стоило только матери начать разбираться в набродах или стать на стойку, как Кэт со всех ног кидалась к месту событий, и принимала в них деятельное участие, ассистируя взрослой собаке. К битой птице она бросалась первой и норовила утащить ее подальше от матери, опасаясь конкуренции в «дележе добычи».

Прошло полгода после окончания весенней охоты в вологодской области, решаю задержаться там на целый месяц, и, наконец, всерьез заняться персональной натаской моего пойнтера. Для этого отправляю с друзьями-охотниками старую собаку в Москву, а сам с Кэт остаюсь один на один в пустом доме. Решение задержаться в вологодских лугах у меня созрело исходя из следующего соображения. Натаска легавой собаки в ближайшем Подмосковье сущее наказание. Птицы там мало и попробуй-ка, поезди ради одной-двух с ней встреч, это если повезет, за сто, а то и сто пятьдесят километров. А тут — вот он дупелиный ток, прямо за огородом. Хочешь прогуляться, — пожалуйста, в округе есть еще три-четыре тока никем не нахлестанных птиц. Из-за этой благодати я даже отказался от участия в традиционном чемпионате Московского Пойнтер-Клуба, за что получил от его руководства соответствующий выговор.

Итак, первый выход в поле. Нет мамочки, на которую можно во всем положиться и надо действовать самостоятельно. На первых порах Кэт растеряна и постоянно оглядывается назад в поисках родительницы, но та, увы, давно лежит на диване в Москве.

В принципе, моя задача натасчика была значительно облегчена целым рядом причин, главные из которых состоят в следующем: собака за прошлый полевой сезон узнала запах почти всех охотничьих  птиц. Этими птицами были тетерева, вальдшнепы, дупеля, бекасы, коростеля, перепела и даже ненужные нам сейчас утки. Собака стоит на стойке. Собака не гоняет, а главное — полевые условия для нее являются вполне привычной средой обитания. Таким образом, основную свою задачу я видел в отработке постановочных моментов, приучению молодой собаки к самостоятельному поиску и, наконец, выработке у Кэт охотничьего опыта путем как можно большего количества встреч с птицей.

На этом мои теоретические рассуждения были прерваны. Впереди — первый дупель. Гуляет себе по выбитому прошлым летом пастбищу и что-то там клюет. Конечно, ни о какой полноценной работе собаки речи идти в данном случае не может, но лишний раз, для начала, понюхать птичку не грех. Завожу Кэт против ветра и спускаю с поводка. Быстро прихватила запах, а потом работает по зрячему но, тем не менее, тянет. Не допустив до стойки, птица взлетает. Командую «даун». Собака не делает попытки к погонке. Замечаю, что дупель перелетел на берег небольшой лужи и скрылся в редких кустиках прошлогодней травы. Навожу собаку по «перемещенному», и вот она — есть полноценная работа, с потяжкой и стойкой.

Переходим на место дупелиного тока. Море запаха, собака идет в сплошной потяжке, птицы разлетаются в разные стороны, их не меньше полутора десятков. Ни о какой работе на току опять же говорить, конечно, нельзя, но вдосталь нанюхаться запахов будущей охотничьей добычи очень полезно. Ток благополучно разогнали, птицы рассыпались по всему лугу, травка редковатая, но попробовать можно. Пускаю собаку в свободный поиск и в течение часа сделано еще две, вполне приличные, работы. Почин есть, для первого выхода этого вполне достаточно. На поводок и к дому.

Сидя за завтраком, анализирую все наши достижения и узкие места. Безусловно, собака работает в свободном поиске, но полностью игнорирует челнок, уходит далеко, и в горячке не всегда должным образом реагирует на свисток и призывные команды. Пока Кэт почти не врет, что очень отрадно, особенно в свете этого греха, который водится за ее матерью. Судя по всему, чутье у собаки не плохое, но и не блестящее, — особо дальними работами похвастаться пока нельзя. Подводка очень легкая, стойка хорошо зафиксирована, но сходит с нее собака слишком быстро, часто раньше, чем я успеваю подойти к ней вплотную. В поле команду «рядом» Кэт исполняет из рук вон плохо, особенно когда требуется навести ее на перемещенную птицу.

Мысленно вырабатываю комплекс мер, которые по моим понятиям должны помочь в решении перечисленных выше проблем. В свете этих размышлений думаю начать с отработки послушания собаки при ходьбе по команде «рядом». Для этого перед очередным выходом в поле выламываю небольшой гибкий прутик, Это, как я его называю, «помощник».

Как только собака, вопреки команде, начинает выскакивать вперед, пускаю в ход помощника: резко хлопаю прутиком по голенищу сапога, — помогает. Прекрасно, — теперь можем обойти хоть все поле с собакой у ноги без поводка. При подходе к перемещенной птице «помощник» также работает безотказно, успокаивая не в меру разыгравшуюся охотничью страсть моей напарницы.

Теперь четкая отработка подхода по команде «ко мне». В Москве, где-нибудь в парке эта команда была отработана при помощи сухарика. А вот в поле, где охотничьи инстинкты превыше всего, собака любое лакомство просто выплевывает, а если и ест, то лишь из вежливости, чтобы доставить хозяину удовольствие.

Решаю, для того, чтобы обозначить некоторую связь собаки с ведущим, воспользоваться кордой. Вообще-то корду я терпеть не могу: сам в ней путаешься, собака тоже, при этом часто стирая задние ноги до крови. Поэтому корды, как таковой, при натаске я никогда не применял. Другое дело свободно болтающийся конец метра три-четыре. Свободу движений он не стесняет, но в то же время постоянно напоминает собаке, что есть хозяин, которого надо слушаться.

Начинаю отрабатывать позывистость Кэт, сперва накоротке, свистком и командой, постепенно увеличивая дистанцию. Дело пошло, через три-четыре занятия, как бы не была собака увлечена, после призывной команды всегда возвращалась назад ко мне.

Теперь собачка «в руках» и главное теперь, не  распустить и не потерять достигнутого, но для этого и существует повторенье, которое, как известно, мать ученья. Теперь начинаем отрабатывать челнок, без применения корды, на одних только совместных движениях на параллелях, свистками и жестами рукой. К великому моему сожалению, я не очень хорошо себе представлял тогда, что нужно сделать, чтобы закрепить стойку. Все мои предыдущие собаки стояли твердо, и я в случае с Кэт не обратил должного внимания на эту проблему, — а зря. Впоследствии, когда мы стали довольно регулярно охотиться на, зачастую бегущих, фазанов, трудности, связанные с ранней подачей птицы, резко обострились.

Все наши постановочные упражнения постоянно сочетались с непосредственной работой по птице. Дупелей было много и мы, чтобы разнообразить условия занятий, часто ходили на соседние тока.

Во время наших странствий произошло два запоминающихся случая. Однажды на лугу собака стала. Полагаю, что эта стойка была как обычно, по дупелю, но не тут-то было. Из-под собаки неожиданно взлетел перепел. Удивлению моему не было границ. Здесь, на вологодском севере, восьмого мая, и вдруг — перепел! У нас в Подмосковье перепела появляются не ранее двадцатых чисел мая. А тут, на тебе — первопроходец.

Другой раз Кэт на полном галопе во время поиска вдруг, как подкошенная упала, да не как-нибудь, а в лужу. Подумав, что что-то случилось, я бегом побежал к собаке, а она лежит на животе и смотрит в одну точку. Присмотревшись в том же направлении, вижу коростеля, который сидит посреди лужи, вжавшись в сухой островок. Видимо запах птицы ударил в ноздри собаки в последнюю секунду, и ей ничего не оставалось делать, как упасть в лежачей стойке. Впоследствии подобной манеры у Кэт я никогда больше не наблюдал, хотя и видел нечто подобное у двух других пойнтеров. Причем один из них, наткнувшись с ходу на птицу, не ложился, а садился.

С интересом я наблюдал и поведение животных, после того, как закрылась охота и отгремели последние выстрелы. Как-то присел я отдохнуть на берегу маленькой речки. Погода великолепная, светит солнце, собака крутится по небольшому лугу, что-то там вынюхивая. И вдруг слышу гусиный гогот. Поднимаю голову и вижу, как в упор на меня летят два гуся. Летят на такой высоте, что не только лапки, но и глазки видно. Я сижу совершенно открыто, собака постоянно двигается, а гусям хоть бы что, пролетели над головой не свернув в сторону ни на сантиметр. Случилась бы такая встреча во время охоты, наверняка облетели бы за километр.

Не успели гуси скрыться за лесом, как из кустов, метрах в ста пятидесяти от нас, на чистое место вылез облезлый волк, зимняя шерсть на нем так и свисала клочьями. Волк покосился на нас с Кэт и, не спеша, потрусил по своим делам в сторону деревни.

Через несколько дней мы шли по берегу ручья, и я был свидетелем такой картины. Кэт бежала впереди меня и случайно столкнулась с плавающим в воде диким селезнем. Кэт тут же кинулась к птице, чтобы схватить ее. Но не тут-то было, селезень увернулся от ее зубов и неожиданно, со злобным шипением, сам перешел в наступление. Не предполагавшая такого нахальства, собака на всякий случай выскочила на берег, и озадаченно остановилась. Селезень только тогда поднялся на крыло, когда я вышел из-за куста, где с интересом наблюдал всю эту сцену.

Шли дни, и потихоньку наши проблемы решались, хотя не хочу сказать, что все было гладко и безоблачно, случались у нас и крупные скандалы, и досадные промахи. Не раз после безупречной работы наступала полоса неудач, и приходилось цеплять на собаку уже порядком истрепанную корду и вновь начинать все сначала.

Однажды наша идиллическая жизнь вдвоем была нарушена приездом гостей. Прибыл с родным братом моей Кэт начинающий (по стажу) пойнтерист Петр Николаевич. Его красно-пегий Вольф рожден был в одном помете с Кэт и также нуждался в натаске.

Предыстория нашего знакомства с Петром Николаевичем началась более чем за год до рождения обоих наших питомцев. Петр Николаевич имел двоих великовозрастных сыновей, которые к описываемому времени уже закончили институты, и были хотя и неженатыми, но вполне самостоятельными людьми. Сам Петр Николаевич в молодости был охотником и почему-то решил, что сыновья обязательно должны пойти по его стопам. На семейном совете решили, что для начала в доме нужна охотничья собака. Выбирать пригодную для себя породу, отец с одним из сыновей, приехали на приз «РОГ» (Российская Охотничья Газета). В тот год моя старшая выиграла этот приз и очень понравилась отцу и сыну.

Мы договорились о щенке, и вот Вольф у них. Мои рекомендации о том, что молодую собаку необходимо выводить регулярно в поле, по целому ряду объективных причин были проигнорированы. Кобель все прошлое лето просидел дома в Москве. Однажды я побывал у Петра Николаевича в гостях и имел возможность наблюдать «собачье» житье-бытье Вольфа.

Спал он на специально изготовленной для него низкой кровати на белых простынях, которые регулярно менялись. Ежедневно для него готовился персональный обед из всяческих не очень простых лакомств. Помню, Петр Николаевич мне пожаловался, что собака совершенно потеряла аппетит и ест только сырокопченую колбасу. Я лично не против того, чтобы дома баловали собаку в меру своей личной любви к ней и материального достатка. Однако все это допустимо до той поры, пока собаке не пристегнули поводок и не вышли за порог дома. На улице, а тем более в поле, основным девизом должна быть только дисциплина, послушание и готовность перенести любые невзгоды походной жизни.

Помню, мне не раз приходилось видеть, как в крохотной комнатенке профессионала-натасчика под кроватью были размещены на привязи до десятка легавых собак самых разных пород. Вместо разных разностей, которыми их балуют дома, на обед они получают миску обычной овсянки. И, тем не менее, каким счастьем светились их глаза, когда наступал их черед выхода в поле.

Попав в новые, непривычные условия, Вольф пришел в ужас. В доме нет ни персональной кровати, ни белых простыней, в миске — сухари да овсянка, сдобренные консервами, а в поле вообще «тихий ужас». Трава там жесткая, вода мокрая, солнце жгучее, ветер холодный. Через канавы надо перепрыгивать, а порой и просто переплывать, а воды он боится до смерти. Попытка навести Вольфа на пойманного однажды Кэт бекаса-подранка, привели к тому, что Вольф в панике ринулся от него бежать. Кончилась эпопея натаски Вольфа тем, что он сломал коготь, и убыл вместе с хозяином в Москву досрочно.

Впоследствии мне однажды пришлось наблюдать Вольфа с одним из его молодых хозяев в лугах ближайшего Подмосковья. День был жаркий, было много оводов, и трава была довольно высокой и, тем не менее, мои собаки (мать и сестра Вольфа) работали с полной отдачей сил. Сам же Вольф двигался чуть впереди ведущего, перемещаясь на параллелях, не превышающих трех-четырех метров в обе стороны. Присмотревшись, я увидел на лице молодого хозяина и морде собаки, одинаковые выражения ничем не прикрытой мучительной тоски и скуки. Глядя на эти страдания, я про себя подумал, что охотничья страсть либо есть, либо ее нет, и привить ее извне невозможно. С другой стороны, в случае с Вольфом, для меня до сих пор эта ситуация не совсем понятна. Его родной брат в Туле стал перводипломником, о двух других братьях, попавших в Грузию, я имел самые положительные отзывы в смысле их полевых достоинств. Впоследствии и моя Кэт так же стала очень неплохой рабочей собакой.

Проанализировав все это, я все-таки про себя считаю, что основным отрицательным фактором в становлении Вольфа, как полевого работника не малое значение сыграло то первое поле, когда он пролежал на диване. Отданный впоследствии для натаски в руки одному из наших известнейших московских профессионалов, Вольф не проявил ни малейшего интереса к птице и по этой причине был возвращен владельцам. Узнав об этом, я про себя подумал, что коснись меня, я бы отдал его на весь сезон туристам, которые путешествуют, например по Карелии. В итоге собака получила бы по полной программе комаров, мошки, жары и холода, и научилась бы воровать черные сухари из рюкзаков. А если бы Вольф ненароком поднял глухаря или тетерева, то, повинуясь здоровому инстинкту голодной собаки, гнал бы его до горизонта. В случае если бы дичь была таки подстрелена, то не плохо бы было ему посидеть у котелка, пуская жадные слюни в ожидании обглоданных косточек. Уверен, что после такой встряски, все приглушенные московской диванной жизнью охотничьи задатки, расцвели в собаке всеми цветами радуги, и кровь предков сделала бы свое доброе дело.

Рабочие выходы в луга, а также совместные с Кэт прогулки по берегам речки и ближайшим лесам, занимали у меня достаточно много времени. И, тем не менее, свободных часов, особенно по вечерам, оставалось еще предостаточно. Книги у меня отсутствовали, и единственным развлечением был транзисторный приемник, в котором я экономил батарейки. Деревня, в которой мы сейчас жили, была фактически брошенной. Лишь одна моя соседка — престарелая пенсионерка Антонина обитала здесь круглый год. Была она женщиной нелюдимой и сердитой на весь белый свет. Раньше, при встречах во время моих наездов на охоту, она всегда жаловалась на то, что держать корову ей не по силам из-за необходимости заготавливать большое количество сена. И вот, несколько лет тому назад, Антонина избавилась от коровы и завела пару коз. В мой следующий приезд коз уже было пять, и в дальнейшем это количество возрастало. В этом году козье стадо соседки состояло уже из двух десятков голов.

Выходя на луг с дупелями, мы с Кэт были вынуждены обходить стороной бородатую скотину, дабы ненароком не спугнуть ее, а то потом воплей и причитаний хозяйки не оберешься. По утверждениям местных жителей, почти всех козлят (за исключением козлов) Антонина оставляла в своем хозяйстве, и по моим расчетам сена ей приходилось теперь заготавливать почти вдвое больше, чем для бедной коровы. Однажды я обратился к соседке с просьбой продать мне литр молока, но получил отказ. На мой вопрос, куда она девает молоко, Антонина пожала плечами и сердито ответила — «Как куда? — Козочкам кормлю, видишь у меня маленьких четыре штуки». И я про себя тут же подумал: «Вот он, классический бизнес по-русски».

Как ни долго тянулось время в последнюю десятидневку, но, наконец, подошел срок и нашего отъезда. Дупелихи начали готовиться к гнездованию, и тревожить их в этом занятии было грешно. Подвели мы с Кэт итоги наших, почти месячных, трудов. В принципе собака стала работать достаточно стабильно. Были у нее конечно и некоторые огрехи: то на параллелях завернет внутрь, то в горячке птичку спорет, то носом закопается в набродах; но в целом я остался довольным. А огрехи — да у кого их нет, — ведь собака не машина, и в этом ее основная, для нас, прелесть.

По приезде в Москву, слегка отдышавшись после трудов праведных и деревенской жизни, начинаю думать, как довести начатое дело до логического конца с формальной точки зрения. Иными словами: где и как выставить свою собаку на испытания, чтобы получить полевой диплом.

Договариваюсь с хозяином отца Кэт, он тоже хочет выставить нашего батюшку, и вместе едем в Белоомут. Честно говоря, в последние годы я перестал любить Белоомут. Комаров там стало, по-моему, еще больше, а вот птицы осталось совсем мало.

Помню, в последний приезд я, сразу же после прибытия, спросил у одного из живущих на базе легашатников, как обстоят дела с птицей. В ответ он сообщил, что сейчас в ближайших лугах держится три дупеля: одного зовут Иван Иванович, другого Петя, а третьего — просто Толстый. Я проходил с собакой целый день и действительно, поднял одного дупеля. Птица взлетела от собаки метрах в ста и, как угорелая, помчалась к лугам, расположенным аж на противоположной стороне шоссе.

К сожалению, по полету я так и не мог определить имени этого дупеля, хотя почему-то решил, что это Петя. Да и как бедной птице не лететь сломя голову, когда я воочию тут же наблюдал следующую картину. На одной из карт фронтом встала, весьма решительно настроенная, команда ирландистов человек, эдак, двадцать пять. Все собаки при этом были пристегнуты к длинным кордам. Старший этой команды, зычным голосом отдал какой-то приказ и вся группа, четко придерживаясь равнения, двинулась вперед. Те несчастные жаворонки, толстопузики, и прочие птахи, которые сидели на карте, были моментально сметены и разогнаны не только самими собаками, но и кордами, которые были к ним пристегнуты. Где уж благородному дупелю или робкому перепелу устоять против такой «ирландской фаланги».

И все же, мы поехали в Белоомут по причине уважения к судейской бригаде. Ибо, всем настоящим легашатникам известно, что белоомутский диплом — дорогого стоит. Не одним мною замечено, что за последние годы фактическая ценность полевых дипломов легавых собак, полученных на испытаниях, резко упала. И в этом, на мой взгляд, во многом виноваты профессионалы-натасчики.

Сам я не против сложившейся практики, когда владелец отдает свою собаку в руки профессионала, и даже обеими руками — за. Ну, нет у человека ни времени, ни навыка, чтобы заняться таким, довольно сложным и хлопотным занятием, как натаска легавой. А тут, вот тебе, — есть человек, который все может, и все знает. Но уж очень подозрительно выглядит, когда натаска собаки и ее последующее судейство осуществляется одним и тем же лицом. Видимо здесь и находится корень проблем, связанных с вышеуказанным падением ценности дипломов.

И так, приехали на место, переночевали, и утром едем в поле. Судейская бригада, как на подбор, все ее члены мне хорошо знакомы. Народ строгий, но справедливый. Птицы, как всегда — мало, да еще стоит жара, и вместе с ней великая сушь.

Согласно жребию выступаю четвертым. Предыдущих собак снимают с испытаний: одну за не проявление чутья, а другую — за погонку. Третья остается без птицы. Настала наша очередь, выхожу к судьям в довольно безрадостном настроении, но Кэт так и рвется в бой. Пускаю собаку — двадцать минут без птицы, становится жарко, купаю собаку в маленьком прудике, и снова вперед. Кэт челночит, не сбавляя темпа, — вот когда пригодилась полевая закалка. Дело идет к концу — видимо, останемся без птицы. И вдруг, на краю неглубокой заросшей канавы собака замирает на стойке. Все ясно: стоим по коростелю, и черт его выгонит из этой проклятой канавы. Наверняка судьи запишут — «без подъема». Мысленно проклинаю всю эту ситуацию, и посылаю собаку вперед, и… коростель взлетает! Беру Кэт на поводок и отхожу в сторону, полагая, что худо-бедно, а одна работа есть. Судьи недолго совещаются, и один из них подходит ко мне. Дело в том, что коростель перелетел недалеко и сел в ту же канаву. Все ясно, сейчас дадут «перемещенного». Точно, подошедший судья указывает на канаву, и велит наводить собаку. Ну уж так не бывает, чтобы коростель, да еще повторно, поднялся со дна канавы, — это дудки. Но делать нечего, навожу Кэт, и она опять стает.

• «Вперед», — и коростель, … о чудо, снова взлетает!

Полагаю, что это был тот редчайший случай, когда «принцип бутерброда» не сработал, и кусок хлеба упал два раза подряд маслом вверх. Еще раз судьи расписывают наши баллы, и дают дополнительные десять минут работы для третьей птицы.

Увы, десять минут прошли, а птицы — нет. Согласно судейской оценке, Кэт получает очень высокие общие баллы, но за чутье, учитывая короткие работы по коростелю, оценка относительно невысокая. В результате диплом третьей степени и поздравления судей.

Возвращаюсь к машине и про себя радостно думаю: что баллы за постановку собаки, так называемые «егерские», — очень впечатляют. Значит, не зря мы топтали вологодские луга и по вечерам скучали в одиночестве у чуть теплящегося транзисторного приемника. А что диплом только третьей степени, так это не главное — родился новый полноправный охотник, а что касается разного рода регалий, так они, даст Бог, еще впереди.

В.Е.Шварц

Москва, ноябрь 2003г.