На озере Редро

Случилось так, что на осенней охоте один из местных жите­лей довольно подробно рассказал нам с приятелем о глухарином токе на озере Редро. Судя по рассказу и карте, место это довольно глухое, и добраться туда не так-то просто.

Всю долгую зиму мы прикидывали и так и эдак, и наконец, с наступлением весенних деньков, решили рискнуть. Садимся в поезд. В рюкзаках спальные мешки и запас продовольствия на неделю, на плече ружье. Вроде и немного, а весит будь здоров. Приезжаем на станцию, откуда начинается пока неизвестный нам путь. Берем путевки и бегом на автобус. По трассе едем часа пол­тора, и вот нам говорят, что пора выходить. Судя по карте, идти под рюкзаками до некоего села километров двенадцать. Село это стоит на краю обширного болота, а за болотом и находится наше озеро. Какой дорогой идти к селу, есть ли через болото тропа, по­нятия не имеем. Одна надежда на язык, который, как говорят, до самого Киева доведет, а нам ведь гораздо ближе.

Словоохотливая старушка на автобусной остановке показыва­ет дорогу к интересующему нас селу и советует зайти на мест­ный молокозавод. По ее словам, на этот молокозавод ежедневно на лошади привозят молоко из села, в которое мы направляемся. Действительно, телега с молоком пришла, и мы без труда дого­вариваемся с возчиком, чтобы он разрешил положить на телегу наши рюкзаки. Помогаем выгрузить фляги, грузим свои вещи и налегке рядом с лошадью отправляемся в дальнейший путь.

Погода стоит пасмурная и прохладная, но ни дождя, ни снега пока нет. Рассказываем возчику, зачем и куда идем. В ответ пыта­емся получить интересующую нас информацию. По его словам, через болото тропа есть и хорошо заметная, воды там примерно по щиколотку — на днях его дочь ходила за весенней клюквой. Окна в болоте имеются, но если идти, с тропы не сворачивая, то они не опасны. Сама тропа выводит прямо на берег нашего озе­ра в брошенную деревню. Налегке без особого труда приходим в село, прощаемся с нашим благодетелем и по указанной им дороге подходим к болоту. На вид болото огромное и конца-краю ему, похоже, нет. Тропа натоптана и хорошо видна. У берега, там где поглубже, в воде лежат бревна и слеги. Однако идти по ним еще хуже, чем просто по вязкому дну — ноги скользят. Да и по ве­сенней водичке под тяжестью рюкзака, оказывается, провалива­ешься гораздо глубже, чем по щиколотку. Но делать нечего, коли взялся за гуж.

По беспросветной слякоти бредем часа два. Негде ни оста­новиться, чтобы снять рюкзак и передохнуть, ни тем более при­сесть. Но вот показался довольно высокий сосняк. Это небольшой сухой остров, о котором упоминал наш возница. Здесь недолго отдыхаем. Задерживаться нельзя. Нужно засветло дойти до озера и подумать о ночлеге. Вторую часть пути по болоту двигаемся из последних сил — если бы не вода, бросили бы рюкзаки под ноги, кинулись бы на землю, и гори оно все огнем — будь что будет. И вот, когда казалось, что ноги совсем откажутся повиноваться, тропа постепенно пошла вверх… Чахлый сосняк сменился берез­няком, внизу перестало чавкать, и наконец-то мы на сухом месте. Впереди обозначился бугор, а за ним озеро и на его берегу — бро­шенная деревня. Кажется, пришли наконец куда надо.

В изнеможении опускаемся на землю и решаем передохнуть как следует. До темноты еще есть время, а с ночлегом что-нибудь да придумаем. У моего приятеля была одна завидная черта. Он, если предоставлялась возможность, мгновенно засыпал практи­чески в любом положении. Вот и сейчас — только прилег, и уже сладко похрапывает. Хотел прикорнуть и я, но не тут-то было. Влажные ноги в резиновых сапогах быстро начинают застывать, так что не очень расслабишься. А тут еще в дополнение к нашим трудностям пошел легкий снежок, который моментально начал таять на одежде, явно не добавляя комфорта. Делать нечего, при­ходится вставать. Отряхиваюсь и любуюсь на своего напарника. Снежинки довольно плотно падают ему на лицо, а он спит хоть бы хны. С сожалением поднимаю приятеля на ноги и, посовето­вавшись, единогласно решаем идти в деревню. Она хоть и бро­шенная, но все-таки какие-никакие, а дома в ней есть, и на месте авось да что-нибудь придумаем.

Нашли в деревне дом, есть пол и крыша вроде не течет, прав­да, затхлый запах брошенного жилья царит повсюду. Однако де­лать нечего, решаем заночевать здесь. Из старых досок разводим кое-какой костерок, кипятим чай и, пообедав и поужинав одно­временно всухомятку, устраиваемся на ночлег.

Проснулись мы чуть свет, погода пасмурная, прохладная, но мороза и снега нет. С высоты чудом сохранившегося крыльца ог­лядываем окрестности. Деревня стоит прямо на довольно высо­ком берегу озера. Само озеро не очень большое — километра два в длину и километра полтора в ширину. Вода в водоеме примерно на две трети еще покрыта льдом. Противоположный от нас бе­рег болотистый, заросший довольно плотным сосняком, там-то и нужно искать ток. Из болота в озеро впадает небольшая речушка. В месте ее впадения как раз и начинает оттаивать лед. Примерно в километре от деревни с нашей стороны начинается вспаханное поле, и на нем даже работает трактор. Значит, все-таки какая-то жизнь человеческая здесь есть.

После завтрака решаем покинуть наше временное убежище и организовать лагерь где-нибудь в лесу на свободе. Уж больно уныло выглядят гнилые полы, полуразрушенная печь, а главное, этот всепроникающий запах тлена.

Лагерь устраиваем на берегу речки в березовом лесочке. На землю первоначально укладываем кем-то заготовленные, а потом брошенные березовые слеги, затем сено из старого остожья, а сверху лапник. Спальные коврики и спальники завершают наше ложе — мягко и тепло, а тент из пленки спасет от дождя.

Покончив с оборудованием лагеря, идем на разведку в надеж­де обнаружить признаки тока. Таких признаков несколько. Ну, во-первых, конечно, сами глухари. Они часто довольно долго задер­живаются на месте уже после окончания токования. Во-вторых, глухарки, они тоже не очень спешат покинуть токовище, прежде чем улететь на кормежку. И, наконец, наличие так называемого токового помета. Всю зиму, да и часть весны, глухарь питается в основном грубым, трудноперевариваемым кормом — хвоей. По­этому следы его пребывания легко можно определить по большо­му количеству помета. Помет этот он обычно теряет, расхаживая или сидя на ветке так называемого токового дерева.

Пользуясь ориентирами, которыми в свое время снабдил наш информатор, ток обнаружили мы почти сразу. Болото, где распо­лагался ток, было существенно суше, чем то, которое мы с таким трудом преодолели. Его поверхность была покрыта в основном мхом и поросла бересклетом, голубикой, брусникой и клюквой. Клюквы с прошлой осени осталось еще так много, что местами наши следы были окрашены в красный цвет. Одним словом, иде­альное кормовое место для всякой живности и, соответственно, все вышеуказанные признаки тока были на лицо. Мы подняли с земли двух петухов, а несколько глухарок перелетали с сосны на сосну, провожая нас тревожным моканьем. И, наконец, в радиусе примерно трех километров нашли несколько деревьев, подножье которых было буквально усеяно глухариным пометом. Кроме того, обойдя предполагаемое место токовища, мы убедились, что других людей здесь пока не было. По крайней мере, прочих сле­дов, помимо наших, обнаружить не удалось. Решаем, чтобы не создавать излишнего шума, покинуть заветное место и вернуть­ся в лагерь. На обратном пути тщательно замечаем дорогу, ведь завтра придется идти сюда в полной темноте. От лагеря до тока ходу минут двадцать пять. Точкой отсчета, откуда надо начинать слушать, может служить неизвестно кем и зачем прорытая неглу­бокая канава, залитая водой. Уже на подходе к лагерю в несколь­ких местах на земле находим очень тщательно очищенные заячьи шкурки и долго размышляем, чья это работа. Наши сомнения рас­сеиваются, когда на остатках еще не растаявшего снега находим четкие отпечатки кошачьей лапы. Размер лапки этой кошечки по величине совпадает с размером небольшого чайного блюдца. Все ясно, здесь хозяйничала разбойница — рысь.

По приходе в лагерь решаем себя побаловать за предыду­щую еду всухомятку. Готовим первое и второе, а на третье чай с клюквой, который потом запиваем еще и березовым соком. И вообще-то, по сравнению со вчерашним, сегодня жизнь кажется уж не такой и плохой штукой. После сытного обеда и очень про­должительного «мертвого часа» устраиваем совет — что делать вечером? Либо идти на болото на подслух, либо постоять на вальдшнепиной тяге. Полагая, что с током пока все более или менее ясно и глухари от нас вроде бы не уйдут, решаем пойти на тягу.

Вальдшнепа можно подождать в том же березняке, где нахо­дится наш лагерь. Березняк относительно невысок и изобилует большими полянами. Терпеть не могу стоять на вальдшнепа у кромки высокого леса. Здесь, как правило, птица идет достаточно активно, наблюдать ее полет интересно, но не более того. Из-за высоты и дальности этого полета на убойный выстрел рассчиты­вать трудно. А вот мелколесье — дело совсем иного рода. Тут если вальдшнеп на тебя налетит, то, как правило, на убойный вы­стрел. Кроме того, мы рассудили, что если и будем стрелять, то это будет в достаточном отдалении от нашего тока. Лишний раз тревожить глухарей очень бы не хотелось.

К началу тяги погода резко начала портиться. Тихий пасмур­ный вечерок, который так любит вальдшнеп, стал меняться на не­что совсем противоположное. Задул сильный ветер, по небу пошли почти черные тучи, из которых время от времени начинал сыпаться снег. Ну о какой тяге тут можно говорить, подумал я и ошибся. Не успел стать на приглянувшееся место, как прямо из снежного заря­да вылетела носатая птица, затем другая и третья. Вот она, весен­няя любовь, берет свое, несмотря ни на какую погоду. Мы взяли по паре вальдшнепов и поспешили в лагерь, поближе к костру, ужину и спальным мешкам. Ветер лютовал всю ночь, так что пришлось дважды дополнительно укреплять наш хлипкий навес. Ненастье полностью нарушило наши планы на завтра, глухари очень чувс­твительны к переменам погоды и, безусловно, не будут токовать в такую бурю. Наши опасения окончательно окрепли, когда ближе к утру хлынул проливной дождь. Дождь был такой силы, что вре­менами из-под тента нельзя было высунуть даже голову. Ливень продолжался в течение всего следующего дня. Ни тебе нормаль­ного костра, ни тебе горячей пищи, да и мокнуть очень не хочется. Проблему питания решаем просто. Наливаем в кружку дождевой воды, стекающей с тента, туда же насыпаем сухого молока, все раз­мешиваем — и некое подобие то ли сливок, то ли молока готово. Остается только взять в руку сухарь и начать хлебать это пойло. Зато уж выспались и отвалялись мы на славу, аж до ломоты в спине и боках. Ближе к ночи дождь полностью прекратился, небо расчис­тилось, выглянули звезды и слегка подморозило. Время два часа. Хватит валяться, пора в «бой». Ох, как не хочется вылезать на хо­лод из теплого спального мешка; а резиновые сапоги, они мокрые и холодные. Единственная радость, когда эти сапоги с проклятия­ми натягиваешь на не очень сухую портянку, то слегка разогрева­ешься. Но вот одеты и обуты, в ружейных стволах патроны с еди­ницей и нолевкой — пора. В темноте до исходной канавы добрались благополучно. Стоим, слушаем, я даже рот раскрыл — говорят, по­могает. Ничего, то ли еще рано, то ли после вчерашней непогоды представление не состоится. Стоим еще несколько минут, а затем расходимся в разные стороны. Проклятый мох, проклятый мороз. Верхушки мохового ковра, который в теплую погоду так скрадывает звуки шагов, теперь, по морозцу, хрустят, как снег в лютую стужу. Останавливаюсь через каждые десять-пятнадцать шагов и слушаю — ничего. А восток между тем начинает полегоньку светлеть. Чуть запозднишься, и подходить к сторожкой птице придется по свету, а глухарь, как известно, не слышит, но видит.

Прошел еще немного, и вот относительно недалеко с вершины одного из деревьев раздается скрипучее «крэц». Делаю несколько шагов и опять — «крэц, крэц». Все ясно, молчун. Сидит на сосне, заметил меня и ругается, потом не выдерживает, снимается и с шумом опять устраивается где-то вдалеке. Перевожу дух и иду дальше. А восток между тем все светлее и светлее. Протянул с хорканьем утренний вальдшнеп, и где-то пока еще робко бормотнул тетерев. Но вот, то ли показалось, и это просто мое сердце бьется, то ли все-таки долгожданное щелканье. Опять слушаю, но нет, это не сердце, это глухарь. Точения пока не слышно — далеко. По возможности тихо начинаю идти в сторону звуков, и вот, наконец, слышу точение. Теперь шаги только под этот звук. Правда, с некоторых пор я слегка поменял общепринятую методу подхода к глухарю. Дело в том, что его щелканье по звуку неод­нородно. Если птица ничем не встревожена, то при песне редкие отдельные щелчки сперва переходят в очень быструю дробь, а уж потом в точение. Со временем я убедился, что начинать движение можно уже сначала дроби, и это позволяет выиграть целый шаг. А лишний шаг на каждом подскоке иногда дорогого стоит. Меж­ду тем песня все ближе и ближе, эх, только бы мороженый мох не подвел — хрустит, проклятый. Во время одной из перемолчек низко, почти над головой, в сторону песни пролетела глухарка, уселась на дерево и начала мокать. Тот, кто не слышал нежного моканья глухарки, и понятия не имеет, как может звучать страст­ный любовный призыв.

С появлением глухарки петух явно активизировался. Переры­вы между песнями стали совсем короткими, и мой подход заметно ускорился. Быстрей бы, а то вот-вот станет совсем светло. Выхо­жу на чистое место и наконец-то вижу петуха, он расхаживает по ветке в классической позе с распущенным хвостом. Далековато, но достать нолевкой уже можно. Для верности делаю еще один подскок. Стрелять только под песню, думаю про себя и поднимаю ружье. И тут глухарка с тревожным моканьем сорвалась с дерева. Все ясно, обнаружила меня — она ведь и слышит и видит. Петух явно насторожился, сложил хвост, но сидит спиной ко мне. Молчание длится минут пять, но вот он снова немного пощелкал и, наконец, начал точить. Прикладываюсь и с ужасом вспоми­наю, что перед подходом не снял ружье с предохранителя. «Ах, чтоб тебе, растяпа!» — кляну сам себя. А петух снова замолчал и, похоже, надолго. Решаю стрелять без песни. Опять приклады­ваюсь и одновременно нажимаю на предохранитель и спуск. Пос­ле выстрела петух, ломая мелкие сучья, падает на землю и, пару раз хлопнув крыльями, затихает. Все, представление закончено. Подхожу к битой птице, беру ее за крыло и любуюсь прекрасным трофеем. И тут чувствую, что ноги у меня совсем деревянные, а сам я выжит как лимон. Солнце между тем начинает всходить и вокруг светлым — светло. «А что мой приятель?» — только я о нем подумал, как где-то вдалеке услышал одинокий выстрел. Мысленно выражаю надежду, что и ему фарт улыбнулся и что и он с добычей. Отстегиваю ружейный погон, приторачиваю к нему глухаря и, перекинув его через плечо, двигаюсь в сторону лагеря. По дороге на болоте с земли поднял еще одного петуха, но песни не слышал, и с дерева меня опять «обругал» молчун.

Выйдя из сосняка на чистое место, я обнаружил еще одно очень небольшое озеро. Болотистые берега его находились почти вровень с водой. Гладь озера была абсолютно чистой, без всяких признаков какой либо растительности. У самой воды, на берегу, стоял здоровенный лось и не спеша пил воду. Голубое небо, под­нимающееся из за леса яркое солнце и силуэт лося, отраженный в воде, создали картину, которая запечатлелась в моей памяти на всю жизнь. А вот и лагерь. Вешаю свою ношу на сук и начинаю заниматься костром — пора готовить завтрак. Через некоторое время подходит приятель — у него тоже глухарь. Наперебой рас­сказываем друг другу, как все происходило. Мой напарник долго ходил по болоту безрезультатно. И вот, когда он уж совсем поте­рял надежду, к месту, где он стоял и слушал, подлетел глухарь и запел. Подход был очень коротким и стрелял он с довольно близ­кого расстояния под песню. Тем не менее, птица оказалась битой не насмерть и довольно долго бегала от преследователя

После плотного завтрака и довольно продолжительного от­дыха решаем отправиться на разведку. Солнце печет почти по-летнему, и становится жарко. Чтобы сохранить до дома птиц, потрошим их, внутреннюю полость слегка присыпаем солью и набиваем можжевельником. Обработанные таким образом тушки зарываем в еще сохранившейся снежный сугроб. Туда же идут добытые на тяге вальдшнепы.

С глухарями на этот раз все кончено. Дело в том, что в нашей компании существует неписаный закон. Какие бы благоприят­ные условия не складывались, за весну с тока берем только по од­ному глухарю на брата. При такой трудной, но прекрасной охоте важен сам по себе трофей, а не количество добытого мяса.

На разведку идем налегке в одних куртках. За деревней на непаханом поле обнаруживаем два добротно сделанных шала­ша. Видимо, здесь тетеревиный ток и кто-то подготовил для себя место охоты. То-то на тяге с этой стороны очень активно звучало вечернее тетеревиное бормотание.

Только мы собрались двигаться дальше, как невдалеке за де­ревьями раздался треск пускача и заработал тракторный мотор. Единогласно решаем познакомиться с местным жителем. Тракто­рист оказался еще довольно молодым человеком. Живет он в де­ревне, которая расположена километрах в трех от нашего озера. На этот раз деревня вполне жилая. Сам тракторист охотник, про глухарей знает, но на ток не ходит. А вот к тетеревам по ранней весне наведывался, шалаши его и из них он взял пару петухов. Далее наш новый знакомый сообщил, что теперь за тетеревами ему ходить некогда — надо пахать, и предложил воспользоваться его шалашами. Ну как мы могли отказаться от такого щедрого подарка? На прощание тракторист посоветовал быть поосторож­нее. Вблизи от озера бродит медведица с медвежонком, и может случиться всякое. Дальнейшая разведка никаких сюрпризов не принесла, если не считать возможности полюбоваться издали не­сколькими стаями уток на чистой воде. Сильный позавчерашний ливень существенно размыл лед, и водное зеркало озера заметно расширилось. Кроме того, у берега раздалось несколько громких всплесков, это щучье племя начало свой весенний ход. Вечерняя тяга была что надо, никаких снежных зарядов — тепло и тихо. Вальдшнеп шел прямо над верхушками берез медленно и плавно. Я взял трех и даже обстрелял приятеля — тот взял двух. Это был редкий случай, мой приятель был отличный стрелок, и обойти его мне почти никогда не удавалось.

После ужина и чая тянем жребий. Все дело в том, что тракто­рист сказал, что ток концентрируется больше у одного из шала­шей. Ко второму птицы подлетают менее часто. Согласно жребию «счастливый» шалаш достается моему напарнику.

Ночью опять подъем в два часа, опять мокрые сапоги и все прочие прелести такого же рода. Но на тетеревином току не побе­гаешь, не согреешься, поэтому напяливаем на себя все, что можно. Шалаши нашли в темноте без проблем, залезли внутрь и затихли. Мой шалаш большой, сделан по-хозяйски, и даже на земле лежит солидная охапка соломы. На этой соломе можно с комфортом си­деть, а при желании и слегка подремать. Но ночью еще прилично морозит, и поэтому дремать прохладно. В отличие от глухариного тока, здесь ждешь и не дождешься зари. Но вот чуть посветлело, и первый петух опустился на землю. За ним еще пара, потом еще. Ток по теперешним временам очень неплохой — восемь петухов, не считая нескольких кур, которые расселись на деревьях.

К моменту подъема солнца ток в самом разгаре. Петухи, как и положено, чуфыкают, бормочут, время от времени подпрыги­вают, сшибаясь друг с другом, и бегают по земле. Куры же в основном сидят на ветках и наблюдают за происходящим. Лишь время от времени одна-две спускаются на землю и начинают легко скользить между петухами, делая вид, что их совсем не интересуют эти весенние забавы. При этом они что-то там себе поклевывают и принимают страстные ухаживания кавалеров со снисходительным видом, вроде так, для порядка. С интересом слежу за происходящим и стараюсь не забыть, что я все-таки на охоте. Но, увы, прав был тракторист, птицы явно тяготели к ша­лашу, где сидел мой напарник. От меня самый ближайший петух находился никак не менее ста-ста двадцати шагов. А вот друг мой что-то молчит. Либо загляделся на бесплатный спектакль, либо просто уснул, хотя, возможно, и до него птицы сидят да­лековато. На рассвете расстояние обманчиво. Но вот из его ша­лаша гремит выстрел, птицы с шумом разлетаются, а один пе­тух остается на месте. Жду, из шалаша никто не выходит, опять жду — по-прежнему никого. Тогда поднимаюсь сам, подхожу к битой птице, беру ее в руки и заглядываю в шалаш приятеля — он преспокойно себе спит. Все ясно, пришел — уснул, проснул­ся — выстрелил и опять уснул. Прерываю его сладкий сон и поздравляю с полем.

После завтрака делать особенно нечего, но приятель мой че­ловек неугомонный. В Москве он умудрился засунуть в ружей­ный чехол пару складных удочек и теперь надеется порыбачить. Я к его идее отношусь с некоторым сомнением. Половина озера еще подо льдом, рыба готовится к нересту и вряд ли в таком со­стоянии будет брать. И, наконец, где брать наживку? Хлеба у нас нет — одни сухари. Но мой приятель не унывает. Он раскапывает ближайшее старое остожье — и вот она, горсть червей, а удочку можно забросить и во впадающую в озеро маленькую речку. За­брос — и поплавок исчезает. Ясное дело — зацеп, думаю я, но следует уверенная подсечка, и хорошая икряная плотва грамм на триста сидит на крючке. Немедленно хватаем удочки, запасаем­ся червями и почти бегом бежим к месту впадения речки в озе­ро. Здесь весь процесс ловли сводится к четырем непрерывным действиям — забросил, вынул, отцепил и опять забросил. Берет в основном достаточно крупная плотва и реже — такой же по раз­меру окунь. Через полчаса черви кончаются, и первый после это­го наш порыв — опять бежать за ними. Перед этим хочу достать из воды свой кукан, но сразу это не удается. На кукане нанизано рыбы килограмм этак с десять. У приятеля кукан такой же. Ну и что прикажите делать с этой рыбой? На улице жара, соли у нас три горсти, сковороды вообще нет. Если нам уху есть целый день не разгибаясь, то больше котелка мы все равно не осилим. Пере­кидываем куканы через плечо и, кляня на чем свет свой москов­ский азарт, озадаченные возвращаемся в лагерь. Перво-наперво решаем сбегать к трактористу, предложить ему рыбы и попросить привезти соли. Сказано — сделано. Тракторист от рыбы отказы­вается, у него у самого ее два мешка, а вот соли после обеда обе­щал привезти.

Во-вторых, рыбу потрошим и готовим тройную уху. В-треть­их, собранную после потрошения икру солим, отвариваем и жа­рим. Как я уже говорил, сковородки у нас нет. Но мой приятель, будучи мастером на все руки, приспосабливает для этой цели крышку от котелка. Одним словом, у нас сегодня полный рыбный день. После обеда тракторист, как и обещал, привозит пачку соли. Оставшуюся рыбу мы присолили и развесили для вяления, благо солнце печет как летом. Во время проведения наших хозяйствен­ных мероприятий прямо над лагерем довольно низко прошла стая гусей. Но, как всегда бывает в таких случаях, ружья там, а сами мы здесь. Пока суть да дело — гусей уже и след простыл. Вообще гуси идут постоянно, и если заняться этой охотой всерьез, то не­кий шанс на удачу, вероятно, имеется. Но ни я, ни мой напарник не являемся любителями многочасовых неподвижных засад.

Вечером опять идем на тягу. Но на этот раз, даже не смотря на отличную погоду, вальдшнепа существенно меньше. Видимо, основная масса пролетной птицы начала смещаться к северу. Не­смотря на это, каждый из нас взял по паре, и в общем и целом вечеркой мы остались довольны.

На следующее утро план таков. Я иду на тетеревиный ток и сажусь в тот шалаш, где сидел мой приятель. А он в разведыва­тельных целях попытается совершить переход вокруг всего озера. Рассвет теперь уже почти привычно встречаю в шалаше. Несмот­ря на потерю одного петуха, ток слегка увеличился в размере. Косачей сегодня двенадцать. Видимо, количество токующих те­теревов — величина не совсем постоянная. Петухи на сей раз си­дят существенно ближе к моему шалашу, и есть определенная на­дежда на выстрел с убойной дистанции. Нужно только дождаться благоприятного момента. Но вот, когда я взял на примету одно­го петуха, который во время своих перебежек начал потихоньку приближаться к шалашу, замечаю некое постороннее движение. Слегка поворачиваю голову и вижу следующую картину. Спра­ва, метрах в тридцати от моей засады, к токующим тетеревам осторожно крадется лиса. Двигается она почти ползком, часто западает и кладет голову на передние лапы. Разглядываю своего «конкурента». Лиса очень рыженькая и чистенькая и, несмотря на разгар весны, линять, похоже, совсем не спешит. В связи с воз­никшими непредвиденными обстоятельствами размышляю, что предпринять. Если пугну лису, то подшумлю тетеревов. Поэтому решаю все отдать на волю случая, если мой косач подойдет на выстрел, то постараюсь опередить лису. Между тем лиса залегла и, видимо, так же, как и я, поджидает удобного момента. Но тут случилось неожиданное. С одного из деревьев прямо на крышу моего шалаша слетела тетерка. Я затаил дыхание, а тетерка пару раз переступила ногами и вдруг тревожно заквохтала. Все ясно, увидела сверху лису и подала сигнал тревоги. Мгновение — и пе­тухи разлетелись кто куда. Улетела и тетерка. И вот его величес­тво случай распорядился так, что оба мы с лисичкой остались с носом. Мне даже стало жаль лису. В лагере меня ждет вчерашняя уха и очень вкусная жареная икра, а мою «конкурентку», возмож­но, еще долгие поиски другой, более доступной добычи. И, в кон­це концов, ну что такое петух — да бог с ним. Зато мне посчаст­ливилось быть свидетелем такого редкостного и занимательного для человека события в дикой природе. Лисе некогда заниматься подобно мне философией. Голод, как известно, не тетка, и она поспешно отправляется в сторону озера.

Прихожу в лагерь, приятель мой еще не вернулся. Начинаю заниматься хозяйственными делами. Приношу дрова, развожу костер, разогреваю уху и кипячу чай. Часа через два приходит мой напарник. Сидя у костра, отдаем дань вчерашней ухе, кото­рая перед тем, как ее разогрели, очень напоминала желе, и делим­ся информацией. Приятель обошел озеро вокруг. Дважды пере­секал свежие следы медведицы с медвежонком, но самих зверей не встретил, что и к лучшему. В районе глухариного тока поднял с земли петуха, слышал «молчуна» и моканье глухарок. Кроме того, во время пути спугнул несколько рябчиков.

За чаем заводим разговор о медведях. Приятель несколько раз сталкивался с ними во время своих туристских походов по Сибири и Дальнему Востоку. Я же, хотя и часто бывал в медвежьих краях, но не видел воочию их ни разу. Однажды, будучи на охоте вместе с женой в Вологодской области, я показал ей следы ее сапожек, по верх которых был крупный отпечаток медвежьей лапы. Помню, что жена к этому зрелищу отнеслась весьма неравнодушно. Мне пришлось приложить определенное усилие, что бы объяснить ей, что медведь в августе месяце не опасен. На той же Вологодчине я стоял весной на тяге. И вдруг неожиданно услыхал в густом ель­нике недалеко от себя странное поскуливание. Потом сердитый рев и жалобный визг. Сопоставив в уме эти звуки воедино, я по­нял, что, вероятно, хозяйка леса ведет воспитательную работу с подрастающим поколением. И точно, возвращаясь с тяги лесной дорогой, я обнаружил свежие следы мамаши и отпрыска.

Как ни прекрасна жизнь на воле, но пора подумать и о возвра­щении домой. На обратный путь у нас есть два варианта. Либо опять проклятое болото, либо другая дорога. Наш знакомый трак­торист сообщил, что местное население ходит к автобусу по узко­колейке. Идти несколько дальше, но зато под ногами твердо. Пос­ле отдыха собираемся дойти до этой узкоколейки и посмотреть, что она из себя представляет, а уж потом принять окончательное решение. Узкоколейка начинается от заброшенного поля и уходит прямо в лес. На протяжении наших охотничьих походов по здеш­ним местам с этим типом дорожного сообщения мы встречались уже не раз. Дело в том, что в первые послевоенные годы здесь ве­лись довольно интенсивные лесоразработки. При отсутствии до­рог и нехватке техники лес вывозили на лошадях. Для этого про­рубали просеку и клали вдоль нее деревянный настил из жердей и бревен. Поверх настила укладывали два металлических рельса, а дальше тележка на колесах для дрезины, впереди запряженная лошадка — и пошел… В наше время тут деловой лес уже выру­били, узкоколейки заброшены, рельсы где убрали, где растащи­ли, а где и нет. Пользуются этими узкоколейками чаще всего как дорогой на болото за клюквой или в лес за грибами. Там же, где рельсы сохранились, на смену конной тяге пришла техника. Те же четыре колеса от дрезины остались, и тележка, в принципе, та же. Только лишь посередине тележки делается большой ящик, куда кладут клюкву, бруснику, грибы, а то и карабин или даже «шмайсер». Зато конскую тягу заменяет или мотор от мопеда, или от пилы «Дружба». Цепной привод к колесам, лом вместо тормоза и опять — пошел. Название этому виду транспорта почему-то дали «Пионерка». По хорошо сохранившимся рельсам такая «Пи­онерка» развивает скорость до шестидесяти километров в час. Но где они теперь, хорошо сохранившиеся рельсы? А ведь «какой же русский не любит…» Поэтому много по здешним узкоколейкам переломано ног, рук, а то и шей, да и самих голов.

Представшая нашему взору узкоколейка была типичной. Жер­ди и бревна кое-где сгнили и провалились, но в общем идти по ним можно, да ведь и ходят же люди. По крайней мере, челове­ческие следы здесь есть. Рельс, правда, нет, но нам и катить не­чего — вместо тележки наши спины и рюкзаки. Подумали и ре­шили рискнуть. Автобус по трассе идет в семь утра, поезд после полудня, значит, выходить надо сразу после тяги — в ночь.

На обратном пути собираем строчки — их тут великое мно­жество. Для экономии в весе и чтобы не превратить хрупкие грибы в месиво, решаем их отварить и привезти в Москву в качестве лесного гостинца. Интересно, что некоторые грибы, прорастая из земли, оказываются на дне весенних луж. Поэтому вид у этих грибов, сидящих довольно глубоко под водой, очень забавный.

По возвращению в лагерь начинаем потихонечку собирать­ся. Извлекаем из остатков почти растаявшего снега дичь, пакуем подвяленную рыбу, отвариваем и раскладываем в котелки грибы. Хотя мы и подъели привезенные с собой продукты и подрасстреляли патроны, вес рюкзаков по-прежнему — будь здоров. Но выбора у нас нет, и придется в дороге поупираться. Между тем погода начинает портиться. Дует холодный ветер, и появляются опять свинцовые тучи. На этот раз вальдшнеп на погоду реаги­рует соответствующим образом, и возвращаемся с тяги мы оба пустыми.

Перед тем как покинуть наш приют, выпиваем по кружке чая с сухарями, и в путь. До узкоколейки добрались, освещая дорогу фонариками, а потом, на наше счастье, взошла луна. Но счастье продолжалось недолго, небо опять затянуло, и пошел так «лю­бимый» нами снег. Как оказалось, этот снег стал для нас самым тяжким дорожным испытанием. Буквально за считанные мину­ты деревянный настил узкоколейки, состоящий из полусгнивших разнокалиберных обрезков стволов деревьев, покрылся тонким слоем мокрого тающего снега. Соответственно этому каждый шаг требовал не только дополнительных усилий, но и был просто опасен. Стоило только поскользнуться и упасть, как перелом ноги или чего другого обеспечен. А уж случись такое… Одним словом, если здесь что произойдет, то о последствиях даже и думать не хочется. Да тут еще за спиной тяжеленный рюкзак, который так мешает держать и без того шаткое равновесие. Особенно тяжело дается переход через многочисленные ручьи. Здесь настил почти полностью сгнил, и ногу приходиться ставить вообще неизвест­но куда лишь при тусклом свете фонарика. Несколько выручают палки, которые мы используем в качестве посохов, получая тем самым дополнительную точку опоры. Поскольку идти очень тя­жело, то примерно через каждые полчаса устраиваем короткие привалы. Страсть как хочется пить, но тут есть одна радость — вода прямо под ногами. Между тем начинает потихоньку светать, и узкоколейка, наконец, кончается. Начинается обычная просе­лочная дорога, проходим еще немного, и вот невдалеке начинают просматриваться несколько деревенских огней. Кричать от ра­дости «ура!» сил нет, но, тем не менее, кажется, вышли.

Доходим до деревни, через которую проходит трасса, а вот и автобусная остановка. Снимаем рюкзаки, и я только теперь понимаю, что чувствует вьючная лошадь, когда после долгого пути ее освобождают от поклажи.

Автобуса ждать еще часа два, довольно прохладно, но какое это имеет значение, когда больше не нужно ни куда идти — по­терпим! По приезде на станцию оставляем рюкзаки в камере хранения и до прихода поезда идем сдавать путевки. Охотовед нас встречает неожиданным восклицанием: «Вот они, диверсан­ты-парашютисты!» Оказывается, по всей округе распространил­ся слух, что в лесу скрываются два американских парашютиста, которых выбросили в диверсионных целях. Как оказалось, всему виной были наши одинаковые камуфляжные куртки и фуражки, в то время еще неизвестные местному населению. У нас с при­ятелем тут же возник вопрос такого порядка: «Чем бы таким мы могли навредить болоту, через которое шли туда, или узкоколей­ке, по которой шли обратно?» Хотя, будь на то наша сила и власть, и то и другое мы взорвали бы с удовольствием. Однако вступать в полемику с местным руководством мы не стали и поспешили на станцию, поближе к буфету. Здесь, в буфете, еда как всегда непритязательная: щи, котлеты и компот, но цивильная, и по ней мы уже слегка соскучились. Устроившись в вагоне, мгновенно засыпаем. Не знаю, как моему приятелю, а мне снились глухари, тетерева, лисица, грибы и, конечно, узкоколейка.