Обнора

Однажды звонит мне мой старинный по охотничьим делам приятель Валерий и говорит: «А я завтра машину покупаю». В наше время — «ну, подумаешь, покупаю» — есть деньги, иди бери да поезжай. А тогда… Нужно было иметь очень большие связи, чтобы встать на очередь. Еще большие связи, чтобы твоя очередь не стояла на месте. А уж если достоялся, то еще и побе­гаешь с оформлением, а уж когда оформил, то деньги с тебя берут так, вроде как бы из милости. Не скрою, Балерина информация меня порадовала, и не просто так, а вполне из меркантильных соображений. В нашей компании, состоящей из меня, Валерия и Николая, уже один раз была машина. Николай в свое время по очень большому знакомству приобрел списанную из таксопарка Волгу.

От роду этой Волге было одиннадцать лет, а уж сколько она наездила за это время, просто никто не знал. Тем не менее, бла­годаря «золотым» рукам Николая, она у него пробегала еще лет семь. И только тогда, когда ноги у пассажиров вот-вот были го­товы вывалиться наружу через насквозь прогнившее днище, от машины пришлось отказаться.

За тот период, пока наша «Машка», как мы ее ласково назы­вали, бегала, круг наших охотничьих странствий заметно расши­рился.

В принципе, я не очень одобряю охотничьи поездки на маши­не. Давно известно — куда проходит машина, там на серьезную охоту надежда невелика. Да и проблемы технического характера тоже не сахар: застряли — беги за трактором, ушла искра — ко­пайся со свечами, а сел аккумулятор, а застучал двигатель… И вообще, для меня техника — это некая вещь в себе. То ли дело по­езд. Сел в вагон, завалился на полку и ни о чем не думай, знаешь, что доедешь. И тем не менее, машина — это соблазн, это комфорт, и вообще — «это не роскошь, а средство передвижения».

Одним словом, я поздравил Валерия и мысленно прикинул возникающие возможности. Третий наш приятель, Николай, был еще более категоричен. «Когда едем на охоту?» — спросил он, едва дослушав Балерину информацию.

На дворе стояло начало зимы, и поехать можно было на речку Обнору к знакомому того же Валерия. Этот знакомый купил себе в деревне дом, уехал из Москвы и занялся пушным промыслом. Промысел в данном случае включал в себя как собственную охо­ту, так и скупку пушнины у местных охотников. Занятие такого рода по тем временам считалось во всех отношениях незаконным, Но в связи с дефицитом мехов в сфере государственной торговли было достаточно прибыльным делом.

Довольно быстро преодолели почти четыреста километров по довольно пустынному шоссе, еще двенадцать километров по хо­рошо укатанному лесовозному зимнику, потом переехали мелкую речку по твердому, засыпанному щебенкой дну брода. И вот мы на месте, резвый «жигуленок» показал себя при этом с лучшей стороны.

Помню, первое, что меня поразило, так это то, что перед до­мом нашего хозяина стоял внушительный частокол из довольно крупных рыбин, воткнутых головой прямо в снег. Оказалось, что это были налимы, которых Валерии приятель ловил вершей и со­хранял таким оригинальным способом до момента употребления в пищу.

Времени у нас было всего три дня, охота с гончими не сложи­лась, и мы поспешно уехали домой.

Перед отъездом, как всегда, заводим разговор о глухарях. В ответ Валерии приятель сказал, что сам он о токе информации не имеет, но есть лесник, который все здесь знает и к которому на предмет глухарей каждую весну приезжает большое начальство из города. В заключение он обещал провести с этим лесником «политбеседу» с тем, что, может и нам, грешным, от пирога боль­шого начальства что-нибудь да перепадет.

И вот настала весна, там, где течет Обнора, охота открыва­ется завтра, выезжаем по темному. Нас трое охотников и годова­лый спаниэль по кличке Бим. Проехали аж три области, впереди четвертая. В рюкзаках вроде все, что нужно, есть, но курящий Валера решил про запас взять еще сигарет. Останавливаемся у придорожного сельского магазина и заходим внутрь. На прилав­ках, как и везде в то время, выбор небольшой: хлеб, соль, крупа да пряники. К продавщице стоит небольшая очередь из местных женщин. И вот, совершенно случайно глянув на соседнюю вит­рину, мы все трое полностью потеряли дар речи. А происходило все это в самом начале пресловутой антиалкогольной компании. В Москве, чтобы купить несчастную бутылку водки, нужно было выкроить время для получения талона, отстоять в магазине длин­ную очередь, а уж потом в обмен на пустую бутылку получить соответственно полную. Все члены компании никогда не были поклонниками зеленого змея, но даже и для нас ретивая деятель­ность тогдашнего генсека казалась несколько опрометчивой.

Но вернемся к витрине. На ней, вопреки всему, красовались несколько сортов водки, две-три марки портвейна, стояли в ряд так любимые нашим простым народом бутылки 0,8 литра с ка­ким-то подозрительным, но очень дешевым напитком. Напиток этот носил в просторечье незамысловатое, но очень емкое назва­ние — «огнетушитель». Но главное, что нас окончательно сра­зило, был массандровский розовый мускат. Интересно, какими судьбами он сюда попал? Но, с другой стороны, ведь страна-то у нас большая, и круги, поднятые этой очередной компанией, сюда просто еще не дошли.

Между тем продавщица, увидев нас, обратилась к очереди с такими словами: «Вы, бабы, подождете, вам спешить некуда, а мужики с дороги, им еще ехать и ехать». После этого она пря­мо направилась к бутылочной витрине и спросила нас, что будем брать? Не сговариваясь, мы попросили три бутылки «родимой», а остальное — …мускат, мускат, мускат. Ведь в машине теперь все можно оставить до возвращения домой.

Загрузившись по тем временам почти криминальной продук­цией и заехав за путевками, без хлопот доезжаем до нашего по­ворота с трассы. После поворота без труда по очень хорошему грейдеру добираемся до деревни, откуда начинается лесовозный участок дороги. Останавливаемся, вылезаем из машины и прики­дываем наши шансы. Дорога уходит в лес, судя по следам, ни тя­желые машины, ни трактора весной по ней еще не ходили. Колея есть, но совсем не страшная, невысокая песчаная насыпь цела и в обозримой видимости не разбита. Все это говорит вроде за то, что можно ехать. И мы поехали. Проехали километра три и поняли, что наши прогнозы и расчеты на практике и гроша ломанного не стоят.

В начале все было гладко, но позабыли мы про весенние ру­чьи, а их было множество. Они доходили до насыпи, упирались в нее и, не находя стока, текли себе поверх дороги. Назад пути у нас не было — негде развернуться. Оставалось двигаться только впе­ред в хлипкое месиво воды, песка и ила. При пересечении почти каждого ручья машину домкратили, рубили сучья, подкладывали их под колеса и толкали, толкали и толкали. Иными словами, эти двенадцать километров дороги машина практически ехала на нас. Не буду развивать эту грустную тему дальше, но, подводя итоги наших физических и моральных мучений, могу сообщить следу­ющее. С того момента, когда мы покинули трассу, и до окончания движения по лесовозной дороге прошло около пяти часов.

Ставим машину на сухом месте, откуда видна деревня и где живет Валерин знакомый. По возможности смываем и счищаем грязь, которой облеплена наша одежда, руки и лица. Совершив такое омовение, отправляемся к реке, на противоположном бере­гу которой должна начаться следующая часть нашего пути.

Как нам стало известно еще в первый раз, по весне машину можно оставить без опасений перед рекой, а самим по подвесно­му пешеходному мосту через Обнору перейти на другую сторону в деревню. Бедная наша собака наконец-то вырвалась на свободу и бегает как ошалелая с лаем за чибисами, трясогузками и про­чей пернатой живностью. По дороге к мосту пересекаем большое поле. Оно сплошь уставлено прошлогодними снопами льна. Не­которые из них горят. Подходим ближе. По полю идут два мужика и, деловито чиркая спичками, поджигают снопы. На наш вопрос: «зачем?» следует ответ: «дак ведь пахать надо, а снопы мешают». Оказывается, что эту «созидательную» работу делают не бесплат­но, а за деньги, в полном соответствии с выписанным бригадиром нарядом.

Выходим на берег Обноры и в недоумении замираем. Кро­шечная речушка, которую зимой мы так легко переехали вброд, превратилась весной в дикого зверя. Между двумя довольно вы­сокими берегами с ревом и белой пеной стремительно несется поток воды некоего коричневатого цвета. Ширина потока никак не меньше метров пятнадцати. Над этим потоком на стальных тросах висит мост. От моста до воды примерно метров пять. Но самое ужасное в данной ситуации то, что крепления троса, на ко­тором держалась одна сторона сооружения, обвалились, и мост стал представлять некий забор, перекинутый с берега на берег. И вот по этой-то хлипкой страсти нам с тяжелыми рюкзаками за спиной предстояло пересечь это чудище. Наше более чем опас­ное положение усугублялось еще и тем, что края поперечных до­сок, которыми был устлан мост, не были обрезаны ровно. Так что одни были прибиты к продольным бревнам почти впритык, а дру­гие возвышались чуть ли на полметра. Чтобы яснее представить предстоящее нам путешествие через «чертов мост», как мы его сразу же окрестили, нужно предположить следующее. Вы с рюк­заком взгромоздились на забор из штакетника, но преодолеть его надо, двигаясь не поперек, а вдоль. При этом рейки штакетника обрезаны не по натянутому для этого шпагату, а как бог на душу положит. Первым решает идти Николай. Привязывает Бима, вле­зает на бревна, становится на четвереньки и, держась руками за края досок, почти ползком перебирается вперед над ревущей без­дной. С содроганием следим за каждым его шагом, одно неверное движение — и тело нашего приятеля прибьет к берегу где-нибудь километрах в двадцати ниже по течению. Ведь от рюкзака в паде­нии освободиться не удастся, и поэтому камнем пойдешь ко дну. Но Николай перешел благополучно, снял рюкзак и присел, чтобы отдышаться. Следом иду я, стараясь не смотреть вниз, а затем и Валерий.

Николаю приходиться перебираться еще раз туда и обратно, чтобы переправить Бима. Умная собака дрожит мелкой дрожью от страха, но ведет себя крайне осторожно, не делая никаких рез­ких движений. Но вот, наконец, все на противоположном бере­гу, и мысленно каждый из нас празднует очередную победу над довольно сложными обстоятельствами, складывающимися в этой поездке.

В то время как мы демонстрировали танцы над пропастью, у нас был единственный, но очень внимательный зритель. На бере­гу, которого мы с таким риском достигли, сидел мужик в обним­ку с «родным огнетушителем», выпитым примерно наполовину. Подозреваю, что следил он за нами не без тайной надежды полу­чить удовольствие от зрелища летящего в реку вверх тормашка­ми москвича. Когда же его надежды на бесплатный спектакль не сбылись, мужик допил бутылку из горла до конца и швырнул ее в реку. После чего произнес, на мой взгляд, историческую фра­зу: «Хрен тебе, Горбачев!» И надо отдать должное прозорливости этого мужика. Прошедшее с той поры время полностью подтвер­дило его правоту. Водрузив рюкзаки снова на спину, приходим в дом к нашему «резиденту». Он крайне удивлен появлению гостей. Мост подмыло еще вчера, и связь с «большой землей» полностью прервалась. После стольких дорожных трудов с комфортом устра­иваемся в доме, едим, отдыхаем и получаем следующую информа­цию. Лесник, на которого мы возлагали такие надежды, убоявшись гнева большого начальства, категорически отказался вести нас на ток. Вместо этого он сообщил название брошенной деревни и дал весьма неразборчивый план, где должен находиться другой ток. Делать нечего, посоветовавшись, решаем завтра утром добираться по данному «адресу» с робкой надеждой на удачу.

По словам нашего хозяина, с фермы, которая расположена недалеко от указанной в плане деревни, около полудня прихо­дит трактор с молоком. На обратном пути он нас и подбросит. На следующий день с рюкзаками и Бимом идем на молокосборный пункт, куда с отдаленных ферм совхоза привозят молоко. Дожи­даясь трактора, узнаем, что молоко в город забирает молоковоз­ная машина. Обычно, когда мост в порядке, а Обнора в разливе, молоко с берега на берег перекачивают прямо в машину через шланг. Теперь этой возможности нет, машина не приходит, моло­ко киснет и идет на корм свиньям. В совхозе срочно собирается бригада строителей, которая и должна привести мост в прежнее рабочее состояние. Однако теперь нас на ближайшую неделю эта проблема не волнует, а что будет потом — увидим. Наконец при­ходит гусеничный трактор, к нему прицеплена тележка, и в ней — три фляги с молоком. Тракторист обещает нас подвезти, вот только сбегает в магазин за продуктами. Через несколько минут он возвращается с большой сумкой. В ней пять буханок хлеба и пять бутылок все того же, ставшего нам почти родным, «ог­нетушителя». Пока сливают молоко и выписывают квитанцию, тракторист рассказывает нам следующее. Ферму, до которой мы едем на тракторе, обслуживают трое командировочных из горо­да, так как деревенского люда в округе уже совсем нет. Посколь­ку командировочные мужики заводские, то технику машинного доения коров они освоили без труда. Живут командировочные в опустевшем доме, мясо и картошку на пропитание обеспечивает совхоз, а вот хлеб и горячительные напитки ежедневно привозит с центральной усадьбы наш тракторист.

Всей компанией залезаем в тележку и трогаемся. Ехать до фермы нам восемь километров, а затем до брошенной деревни, вблизи которой якобы расположен ток, еще четыре. Вещи лежат у борта, а сами мы сидим на пустых флягах. Тепло, светит солнце, и не надо ничего толкать. Но наша идиллия продолжалась недол­го. Некое подобие дороги вскоре превратилось в жуткое болото. Временами наш трактор фактически вставал на дыбы, после чего тележка, соответственно, проваливалась в почти бездонную про­пасть. А фляги, на которых только что было так удобно сидеть, стали представлять определенную угрозу для нас самих. От их непредсказуемого движения по дну тележки постоянно прихо­дилось уворачиваться, а бедного Бима даже пришлось взять на руки. Но вот, наконец, и ферма, где нас встречают мужики-дояры в ожидании хлеба и «гостинцев».

Благодарим тракториста, узнаем, когда нам нужно быть на ферме при возвращении обратно, и по указанной дороге двигаем­ся к конечному пункту путешествия. Дорога относительно легкая, лишь в низинах лежит еще не растаявший снег, и тогда прихо­дится преодолевать его, проваливаясь почти по колено. Наконец выходим к деревне, она маленькая, не более десятка домов. Саму деревню огибает небольшая, спокойная речка с довольно обшир­ными плесами. Есть где бросить чучело и покараулить весеннего селезня, если, конечно, утки здесь вообще имеются. Полей отно­сительно немного, а вот березняк — кругом. С одной стороны это радует — подходящее место для тяги на любой вкус. С другой стороны, в березняках глухарь не токует, хотя, возможно, сосняк и есть, но только дальше, в глубине леса.

Решаем попробовать остановиться в одном из домов. Он не разрушен, в нем довольно чисто, окна и двери целы, и есть вполне приличная печка, это на случай похолодания. А главное — дом, видимо, не так давно покинули хозяева. В нем нет еще запаха тле­на и плесени, который так характерен для брошенных деревенс­ких строений. По возможности наводим в доме порядок, каждый по вкусу устраивает себе ложе, готовим во дворе на импровизиро­ванном очаге обед и советуемся, что дальше делать. Единогласно решаем завтра с рассветом отправиться на поиски тока, а сегодня вечером провести ближнюю разведку и постоять на вальдшнепа. Результатами разведки все остались довольны. Определились с местами для тяги, а я нашел хороший плес у бобровой плотины и поднял там пару крякв и стайку чирков. Одним словом — есть где посидеть с манком и чучелом. Ближе к сумеркам расходимся каж­дый своей дорогой. На пути к облюбованному месту пересекаю заброшенное поле и поражаюсь обилию зайцев. Их здесь где-то около десятка. Они сидят иногда поодиночке, иногда парами, а иногда и целой компанией. Деловито пощипывают пробивающу­юся весеннюю травку, общаются между собой и почти не обра­щают на меня внимания. У зайцев сейчас гон, и им полностью наплевать на такую досадную помеху, как человек.

Тяга была очень приличная, я взял пару вальдшнепов, и ребя­та тоже стреляли. Уже совсем собирался уходить, но неожидан­но из-за противоположных деревьев выскакивает прямо на меня стайка птиц. Их штук пять, летят они очень быстро и абсолютно молча. Скорее инстинктивно, чем сознательно, вскидываюсь и бью в угон. Одна птица падает. Подхожу — вальдшнеп. Знаю, что ближе к темноте вальдшнепы иногда летают парами — самец и самочка. Но чтобы сразу пять штук, такого я никогда не видел и не слышал. Решаю еще постоять несколько минут, и вот невдале­ке от меня раздается шлепанье по лужам, вглядываюсь в насту­пающую темноту — все ясно, очередной заяц скачет по своим весенним делам.

Дома за ужином делимся впечатлениями. Тяга всем понрави­лась. Николай взял трех птиц, Валерий пару, и все вдосталь налю­бовались зайцами.

Утром идем искать ток. В качестве путеводителя у нас есть измятый листок бумаги весьма неопределенного цвета и каран­дашный набросок некоего подобия то ли схемы, то ли карты. Со­гласно этому наброску, за деревней есть дорога, от дороги отхо­дит просека, а в конце просеки нарисован жирный крест — это и есть глухариный ток. Действительно, за деревней обнаруживаем заросшую, но еще отчетливо видную тракторную дорогу. Идем часа полтора, смотрим и влево и вправо, никакой просеки нет и в помине. Наконец дорога упирается в речку — дальше хода нет. Возвращаемся обратно, посматривая под ноги, ни следов, ни глухариного помета нигде нет, лишь одни многочисленные лоси­ные следы. Еще раз внимательно поглядываем по сторонам в на­дежде все-таки найти нужную нам просеку. И, наконец, вот она, очень сильно заросла, но если приглядеться, то заметить можно. Согласно схеме идем по просеке. Примерно километрах в трех относительно дороги находим старое кострище. Это обнадежива­ет. Ну, кому просто так вздумается ночевать в лесу? А о ночевке свидетельствуют остатки ложа из осыпавшегося лапника и обго­релая консервная банка, в которой, по-видимому, кипятили воду. Проходим еще метров пятьсот, и просека кончается. Единогласно решаем, что пора расходиться для конкретных поисков тока.

Бродим по лесу часа два. Ни токового помета, ни подъемов, ни глухарок нет и в помине, а главное, лес для глухариного тока, по нашим понятиям, явно не подходит. По этим понятиям сосняк для токующего глухаря является условием почти обязательным, а тут березняк с небольшими вкраплениями ельника. Говорят, в Калужской и Брянской областях глухари токуют и на осинах, но ведь это почти юг, а у нас здесь кондовый север. Делать нечего, не солоно хлебавши, возвращаемся домой.

Пообедав и отдохнув, иду к бобровой плотине и сооружаю по­добие шалаша в одном из кустов, стоящих поблизости от воды. За­втра поутру брошу утиное чучело и посижу, покрякаю. Во второй половине дня мы с Валерием решили заняться заготовкой дров, а Николай с Бимом пошли побродить по округе. Покончив с дро­вами, устраиваемся на солнышке. Валерий курит, а я просто так загораю. Неожиданно довольно далеко в лесу раздается выстрел. Ага, думаем, Николай кого-то нашел. Действительно, не прошло и получаса, как приходят наши охотники и приносят здоровенного глухаря. По словам Николая, они с Бимом шли по закрайку леса, неожиданно Бим что-то причуял в кустах и начал носиться, беше­но крутя обрубком хвоста и повизгивая. Николай решил, что соба­ка прихватывает заячьи наброды, но на всякий случай взял ружье на изготовку. И вот совершенно неожиданно из кустов метрах в двадцати от него поднялся глухарь. Взять его было делом техники. Поздравляем Николая и радуемся за Бима, это его первая настоя­щая работа. Радуемся и тому, что глухарь здесь все-таки имеется, а значит, и поиски тока есть смысл продолжать.

Вечером на тяге меня тоже ждал неожиданный, но приятный сюрприз. Дело в том, что во второй половине дня на поле села небольшая стая гусей — голов пятнадцать. Они долго гоготали, клевали траву и вообще отдыхали. Глядя на них, мы долго об­лизывались, но подойти к ним не было никакой возможности — кругом чистое поле. Ближе к вечеру гуси улетели, и мы о них просто забыли. И вот, когда я стоял в урочное время, поджидая вальдшнепа, вдруг на меня из-за спины налетела какая-то очень крупная птица. Что за птица, в сумерках я не успел сразу разгля­деть. Поэтому выстрелил по ней, не раздумывая, больше пови­нуясь инстинкту. Птица завертелась на месте и начала медленно падать. И тут я ее уже как следует разглядел — это был гусь, ви­димо, отставший от основной стаи. Стрелял я метров с двадцати пяти, семеркой, — и тем не менее гусь был бит намертво. Под­нимая с земли неожиданную добычу, я еще раз вспомнил слова своего приятеля — стендовика и отличного охотника. Когда при нем начинались разговоры о преимуществах тех или иных номе­ров дроби, о полных или усиленных зарядах пороха, он обычно утвердительно кивал головой. Когда же подобные разговоры под­ходили к концу, он всегда говорил: «Все, что было здесь сказа­но — абсолютно верно, но самое главное, помимо всего проче­го, — это попадать надо».

На следующее утро решили несколько разойтись. Николай с Валерием и Бимом намеревались продолжить поиски тока, избрав другое, отличное от схемы, направление. Я же собрался навестить свой шалаш у бобровой плотины, чтобы с манком и чучелом покараулить уток. Выхожу по темному, пускаю на воду чучело, а сам залезаю в импровизированный шалаш и начинаю манить в манок. Манок у меня вполне приличный, а чучело кряк­вы просто мировое. Привезли мне его прямо из Италии, что в те времена было большой редкостью. Зато сам я специалист по этой части весьма посредственный, слух у меня, мягко говоря, далек от музыкального.

Сижу примерно с час. Практически ничего нет, лишь однаж­ды на приличной высоте пролетела пара кряковых селезней. Но они на мои отчаянные призывные «вопли», похоже, даже глазом не повели. Становится скучно, одна радость — погода благодать. От нечего делать в перерывах между кряканьем слушаю отдален­ное тетеревиное бормотание, воркование голубя и пение жаво­ронков. Но вот над головой раздается шелест крыльев, и на бре­ющем полете прямо к моему чучелу пикирует гоголь. Не долетая до чучела буквально нескольких метров, гоголь, видимо, обнару­жив обман, разворачивается и, набирая высоту, налетает прямо на меня. Стреляю, и он замертво падает в воду. «Ага, — думаю про себя, — первый раунд за нами». Битую птицу течением относит к плотине, и здесь-то уж я ее достану из воды без проблем.

Опять долго сижу безрезультатно. Солнце начинает ощутимо припекать — пора двигаться в направлении дома. Случайно пере­вожу взгляд в сторону плотины и вижу, как совершенно бесшум­но по реке против течения плывет бобер. Из воды видна только его голова с маленькими прижатыми ушами. Чисто инстинктив­но поворачиваюсь в сторону пловца, чтобы получше его разгля­деть. Секунда, слышен мощный всплеск, и бобра как не бывало. Сижу еще примерно полчаса — пусто. «Хватит», — думаю про себя и поднимаюсь с окончательным намерением идти домой, и в этот момент из кустов поднимается кряковой селезень. Не раз­думывая, бью, и он падает на противоположный от меня берег. Видимо, на призывы манка он спустился вниз по течению реки и отсиживался в кустах, не очень доверяя неподвижному чучелу. Тут же возникает вопрос, как добраться до добычи. Битого гоголя достать легко, а вот как перебраться на противоположный берег за крякашом — не знаю. Выход один — попробовать по плотине. На вид это довольно хлипкое сооружение, состоящее в основном из мелких стволов деревьев. Но выбора нет — надо рискнуть. Задираю голенища сапог, беру в руки шест — и вперед. Как ни странно, перебираюсь довольно удачно, забираю битую птицу и тем же путем иду обратно. И тут-то моим сегодняшним удачам пришел конец. Одно из бревен плотины, которое только что меня выдержало, неожиданно повернулось под ногой, и я мгновенно по пояс оказался в ледяной весенней воде. Уже не особенно раз­бирая дорогу, выскакиваю на берег, достаю чучело, хватаю ружье, обоих добытых селезней и — бегом в деревню.

Дома переодеваюсь в сухое, выливаю воду из сапог, отжимаю мокрую одежду и развешиваю ее на солнышке. Простудится осо­бенно не боюсь, опыт показывает, что на охоте, как и на войне, все хвори от человека отскакивают. Перед тем как приступить к приготовлению завтрака, потрошу добытых уток, присаливаю внутри и набиваю молодой крапивой, после чего развешиваю в холодном погребе под домом. Вскоре приходят ребята, их инфор­мация носит весьма противоречивый характер. Ни тока, ни его признаков они так и не нашли, но зато подняли в одном месте двух глухарок. Оценивая все накопленные нами сведения по, так сказать, «глухариной проблеме», приходим к выводу, что раз есть глухари, то должен быть и ток, но ток этот, видимо, расположен не там, где указано на схеме. Неизвестно, то ли по злому умыслу, то ли по незнанию, но лесник дал нам явно неверные координа­ты. В свою очередь, рассказываю ребятам о своей утиной охоте и демонстрирую висящие на заборе мокрые штаны. За завтраком размышляем о том, что делать дальше. У нас в запасе остается еще два дня. Единогласно решаем по-прежнему посвятить их по­искам тока по утрам, а вечером отводить душу на тяге, благо она здесь очень приличная. Кроме того, в одном месте мы ежедневно отмечаем небольшое скопление тетеревов — петухов пять-шесть. Правда, петухи, по нашим наблюдениям, по утрам почему-то не хотят спускаться на землю и бормочут только сидя на деревьях. Решаем завтра попробовать подойти к деревьям, где сидят пти­цы, с разных сторон. Авось да кому-нибудь повезет, и тетерева налетят на счастливца после подъема. Правда, надежды на успех немного — слишком уж они сторожки, но, с другой стороны, а вдруг, чем черт не шутит.

Утром, прежде чем продолжить поиски глухарей, направляемся к месту, где бормочут тетерева. Их слышно и видно далеко. Сидят себе на трех больших соседних березах и бормочут навстречу заре. Проходим небольшую старую вырубку. Вот где, вероятно, зимой ло­синое царство. Практически нет ни одной веточки, над которой бы не потрудились их зубы. Подходим к тетеревам метров на пятьсот, они хоть и сидят высоко, но пока на людей не обращают никакого внимания. Видимо, наше передвижение до поры до времени скра­дывает окружающее мелколесье. Идем к березам с сидящими на них птицами с разных сторон, не спеша и по возможности синхронно. И вот, когда от меня до тетеревов оставалось метров двести, они неожиданно замолкли и насторожились, в ответ я тоже затаиваюсь, прикрываясь небольшой елью. Еще минута — и тетерева срываются и довольно низко летят прямо на меня. Стреляю дуплетом, и один петух падает. Остальные птицы делают крутой поворот и пытаются набрать высоту, но не тут-то было, звучит выстрел Валерия, и еще один петух падает на землю. Сходимся у берез, где только что сиде­ли птицы. Николай, шутя, говорит, что в наших с Валерием трофеях есть и доля Бима. Оказывается, что тетеревов на крыло поднял Бим, который во время подхода довольно далеко ушел от Николая. И на этот раз наши поиски глухариного тока, после столь удачной охоты на тетеревов, не привели к желаемому результату.

На вечерней тяге каждый из нас взял по паре вальдшнепов, а мое сидение с манком и чучелом утром следующего дня не увенчалось успехом. Только ястреб-тетеревятник проявил интерес к чучелу, однако в последний момент сообразил, что это подвох, и стремительно скрылся в лесу. Поход ребят в поисках глухарей опять был неудачным.

И вот наступил вечер — заключительная тяга в этом сезоне. Для разнообразия решаю сменить обстановку привычного и слег­ка надоевшего места. Поэтому вечером ухожу часа на два порань­ше с тем, чтобы не спеша побродить по лесу и выбрать что-нибудь интересненькое. Выхожу на большую лесную вырубку и довольно долго иду вдоль нее. А вот и низинка с болотцем, а вот и закраек леса. Пожалуй, вот здесь-то можно и постоять в ожидании долго­носика. Тяга в этот вечер была довольно активной, но почему-то весь вальдшнеп шел от меня стороной. Но вот, наконец, хорканье раздалось очень отчетливо, но, как потом оказалось, опять в сто­роне, вне выстрела. Решаю попробовать применить старый при­ем и бросаю вверх шапку. Вальдшнеп круто меняет направление и летит в мою сторону. Выцеливаю и бью своего любимого — бо­кового. Битого вальдшнепа нахожу легко, а вот шапку с трудом. Уже почти полностью стемнело и пора возвращаться домой, на этот раз идти довольно далеко. Только-только собрался повесить ружье на плече, как почти над головой раздалось хорканье. Вски­дываюсь и с трудом различаю силуэт птицы. Стреляю и вижу, как вальдшнеп комком падает в куст. Пробую посветить фонариком, но он почему-то не работает. Несколько минут трачу на поиски птицы в районе куста, но все напрасно. Поскольку я четко ви­дел, что вальдшнеп был бит мертво, то решаю вернуться за ним завтра пораньше, перед нашим уходом. Ибо твердо считаю, что переводить просто так любую живность — великий грех. На сле­дующий день с первыми проблесками рассвета направляюсь на поиски вчерашнего вальдшнепа. Вот болотника, на краю которой я стоял, а вот и примеченный куст, куда упал вальдшнеп, тща­тельно осматриваю все вокруг куста и, наконец, нахожу битую птицу. Лежит себе спинкой вверх, сливаясь с фоном рыжеватой прошлогодней травы.

Солнце начинает подниматься из-за леса, ночного мороза нет, и приходит ленивая мысль о том, чтобы сесть на бревнышко и по­любоваться на прощание весной. Сажусь, греюсь, и даже слегка жалею, что бросил курить. Только я разнежился, как вдруг услы­шал глухариную песню, где-то внизу, почти у самых моих ног. Причем точение раздавалось почти непрерывно с очень редкими щелчками и почти без перемолчек. От неожиданности практичес­ки впадаю в шок и на несколько секунд замираю. Смотрю вниз, в место, откуда слышится песня, и вижу, как из-за низкорослой елочки, буквально в десятке шагов от меня, выплывают два танка. Другого определения к глухарям, токующим на земле, я подоб­рать не могу. Хвосты распущены веером, кроваво-красные над­бровья горят, желтый, почти хищный клюв слегка раскрыт, и из него льется непрерывным потоком полная любви весенняя песня. А родилась эта песня, ни много ни мало, в каменном веке. Петухи поют то друг за другом, то одновременно. И только теперь я понимаю, почему на слух почти не было ни щелчков, ни пе­ремолчек, а лишь одно непрерывное точение. Это неповторимое зрелище длилось не более минуты, а затем петухи так же плавно и не спеша скрываются за следующей елкой. И тут меня словно бес попутал. Нет, чтобы сидеть и ждать очередного выхода глу­харей на чистое пространство. Так нет же, вскакиваю на ноги, делаю пару шагов вперед и начинаю вытягивать шею, для того, чтобы разглядеть певцов за той самой следующей елочкой. Се­кунда, хлопанье крыльев, и глухарей на земле как не бывало. До­сада на собственную глупость — это еще не те слова, с которыми мысленно обращаюсь сам к себе. Машинально слежу за полетом птиц. Один глухарь скрылся из глаз, а вот другой отлетел метров на сто пятьдесят и с шумом уселся на сосну. Вижу его довольно хорошо, а он устраивается на суку и замирает. Замираю и я. Про­ходит минут десять, и неожиданно глухарь запел. Причем песня полная — со щелчками, дробью и точением. Передо мной немед­ленно возникает традиционный вопрос: что делать? Подходить? — но солнце светит во всю, сосенки кругом «карандашные», за ними не очень-то и укроешься, а глухарь между тем поет почти без перерыва. Эх, будь что будет, мне терять нечего — попробую подойти.

Двигаюсь, стараясь прикрываться стволами сосенок, прекрас­но понимая, что это самообман, но в моральном плане так вроде как и полегче. Поет глухарь по-прежнему, почти без перемолчек, видно, бывший соперник здорово его распалил. На всякий слу­чай не спешу и часто пропускаю песни. Но всему бывает конец, до петуха метров тридцать, и это надежный выстрел. К счастью, выходя из дома, я, вероятно, предчувствуя, заложил в оба ствола нолевку. Бью под песню, и глухарь падает замертво. Перево­жу дух и осматриваюсь. Вчера, стоя на тяге, я как-то не очень приглядывался к окружающей меня местности, а зря. Вырубка и мелколесье, где так хорошо тянул вальдшнеп, упираются в некий остров из сосняка, в котором сегодня все и происходило. Так вот оно, столь вожделенное место, которое мы так безнадежно искали целую неделю, и еще раз подтверждающее непреложную ис­тину, что глухариный ток и сосны — на севере вещи практически неразделимые.

Пристегивая глухаря к ружейному погону, я вспомнил еще одно событие. Вчера, когда искал на земле свою шапку, то слышал раза два или три некий шум. Поглощенный своим занятием, я не придал этому шуму никакого значения, посчитав его результата­ми порывов ветра в верхушках деревьев. И только сейчас, задним числом, понял, что это был шум глухариных посадок. Прихожу домой триумфатором, расспросам нет конца: где, сколько, когда. На все отвечаю по порядку. Конечно, глухарь Николая, взятый из-под Бима, трофей завидный, но глухарь, взятый под песню на току… Одним словом, страсти разгорелись до того, что хоть еще оставайся здесь дня на три. Но унылая проза жизни побеждает: есть, пить надо, и работа в Москве ждать больше урочного срока не будет.

Со вздохами, охами и ахами собираем рюкзаки, достаем дичь из подвала и идем к ферме, к нашему « любимому» трактору. Об­ратный путь происходит без особых приключений. Мост почи­нили. Водитель молоковозной машины согласился подстраховать нас на лесовозной дороге, да и сама эта дорога за прошедшую теплую неделю существенно подсохла. Уже при выезде на трас­су Николай начинает строить планы охоты на следующую весну, когда основная роль отводится вновь найденному току. В заклю­чение он обращается к Валерию с вопросом: «Ну как, поедем?» Валерий на секунду задумывается, потом затягивается сигаретой и отвечает: «Поедем», затем, еще помолчав, добавляет: «Но толь­ко не на моей машине».