Ружье

Если исходить из хронологии, то первым моим ружьем было не пороховое охотничье ружье, а обыкновенная пневматическая винтовка отечественного производства, стреляющая пульками «диабло». Стоили эти винтовки недорого, и для их приобрете­ния никаких разрешений не было нужно. Купил мне ружье отец в честь относительно благополучного окончания то ли пятого, то ли шестого класса. Относительно — это значит, что перешел я в следующий класс, ибо с точными науками тогда, да пожалуй и теперь, у меня всегда были проблемы. Что такое синус и косинус, я еще более или менее понимал. А вот когда к этим терминам стали добавлять злополучные для меня понятия «арк» — тут уж увольте, это пожалуй, похуже квадратуры круга.

Но вернемся к оружию. Из своей духовки я довольно быст­ро научился неплохо стрелять. Поэтому во время пребывания на даче стал грозой всех окрестных воробьев, к неописуемой радос­ти хозяйской кошки.

К стрельбе из настоящего ружья я начал приобщаться лет этак с пятнадцати. Случилось это тогда, когда на чердаке дома моего сверстника была обнаружена берданка двадцать восьмого калиб­ра. С этой берданкой мы охотились на грачей и дроздов При этом стрелять мне из нее доставалось не часто — в виде особой милости ее хозяина. Вот с той-то поры проснувшаяся охотничья страсть не­престанно требовала от меня своего конкретного выражения в виде собственного охотничьего ружья. Особенно подогревали эту страсть внешние обстоятельства. Дело все в том, что в первые послевоенные годы прилавки московских охотничьих магазинов буквально ломи­лись от ружей. Эти ружья в качестве трофеев тем или иным путем попадали в руки самых разных людей, а потом и на полки комисси­онок… Боже, какого ружейного разнообразия здесь только не было! Ложи английские, пистолетные, со щечкой и без. Ружья строгие, бла­городные почти без гравировки, а рядом вычурные, с серебряными и золотыми инкрустациями. Эти инкрустации изображали цветы, от­дельных птиц и зверей, а подчас и целые сцены охоты. А уж сами названия, звучавшие, как музыка: Зауэр, Перде, Либо, Браунинг, Меркель, да всего и перечислить невозможно.

Мы — мальчишки — как зачарованные могли часами разгля­дывать на витринах чудеса этого, не побоюсь сказать, праздника оружейного искусства. Лично мне особенно нравился процесс покупки. Обычно покупали не спеша, с тщательным разгляды­ванием стволов, замков и прочих ружейных атрибутов, вскиды­ванием к плечу, проверкой баланса и т. д. Зауэры обычно брали люди с периферии, по виду и разговорам — настоящие охотни­ки. Бельгийские двадцаточки чаще всего покупали внешне не очень богатые люди — москвичи. Судя по репликам, скорее все­го — легашатники, иногда хорошо знакомые продавцам. Были среди покупателей и солидные люди, которые с явным знанием дела и очень придирчиво рассматривали предмет покупки. Брали они, как правило, ружья дорогие и, по моим предположениям, не столько для охоты, сколько для коллекции. И, наконец, к послед­ней категории покупателей относились молчаливые люди, подъ­езжающие на темных легковушках. Одеты они были чаще все­го в длинные габардиновые пальто и надвинутые на самые уши шляпы. Эти брали в основном тройники, карабины, парадоксы и штуцеры, продававшиеся только по особым спецразрешениям.

Любуясь на все это ружейное великолепие, я никогда не смот­рел на цены, ибо для меня и моих тогдашних сверстников их величина носила как бы потусторонний, космический характер. А вот сиротливо стоящие в отдельном углу скромные тульские двухстволочки, а особенно одностволочки стоили для нас тоже очень больших, но все же, по нашим понятиям, реальных денег. И вот, глядя на эти-то одностволочки, у меня созрел план — буду копить деньги, экономя на школьных завтраках. Ежедневно мать мне давала очень скромную сумму, которой как раз хватало в школьном буфете на стакан сладкого чая и бутерброд. Отныне, когда на большой перемене мои одноклассники спешили в буфет, я молча стоял в сторонке, грустно облизываясь. Не знаю, долго ли я выдержал эти муки, но тут мою решимость подогрело посеще­ние кружка юных охотников в тогдашнем дворце пионеров.

Одним словом, долго ли коротко ли, но сразу после выдачи паспорта я получил охотничий билет. После чего, согласно сущес­твующему в те времена порядку, предъявив его, я мог приобрести свою мечту — одноствольную тулку шестнадцатого калибра.

Счастье и гордость мою невозможно было описать. Особен­но прекрасно было тогда, когда вместе с ребятами из охотничь­его кружка и преподавателем по воскресным дням всей гурьбой отправлялись на электричке до станции Лобня. Здесь в лесу мы постигали азы стрелкового дела, используя в качестве мишеней листы бумаги, яблоки или просто пни. Все стреляли из ружья преподавателя и только один я — из своего собственного.

В первую же весну я поехал на тягу в одно из ближайших под­московных угодий. Как обычно, лес был напичкан охотниками, а тяги — никакой. Но, как говорят, новичкам везет, и на меня нале­тел таки вальдшнеп, по-моему, единственный во всей округе. По птице я благополучно промазал, после чего целый месяц не мог прийти в себя от огорчения.

Второй мой выход на охоту был более удачен. Поздней осе­нью в компании охотников с работы моей тетки я поехал на зайца в район тогдашнего города Гжатска. Охотились котлом без соба­ки, зайцев было мало, и удача не улыбнулась никому. В одном месте, обходя болотину, я угодил в канаву, и мои короткие сапо­ги вмиг наполнились водой, а на улице температура была очень близкой к нулю. Пока я выливал воду из сапога, совсем рядом раздался собачий лай, и тут же на поляну выскочил заяц. Скорее инстинктивно, не целясь, стреляю, и беляк падает замертво. В это время из леса выскочила гончая собака, а за ней вышел и ее вла­делец. Строго следуя правилам, почерпнутым в кружке, я поднял и протянул зайца владельцу гончей. В ответ, видимо, оценив мой весьма юный возраст, он усмехнулся и вместо положенного в та­ких случаях патрона протянул мне обратно зайца.

По возвращении домой ноги мои от сидения в кузове грузо­вой машины почти потеряли чувствительность. Однако счастью моему не было предела. Еще бы — на всю компанию взрослых мужиков я единственный возвращался с добычей.

Прошло пару лет, выпускные экзамены в школе, увлечение спортом, поступление в институт, все это в делах, но не в мыс­лях, несколько отодвинуло охоту на второй план. И вот я студент института. По воле тогдашних верховных властей наш институт из ближнего Подмосковья перевили на Урал в славный город Ижевск. Вот уж где можно вкусить всех охотничьих прелестей, думал я, подъезжая к столице солнечной Удмуртии. И верно, на первый взгляд все так и было. По воскресным дням по улицам города часто проносились мотоциклисты с зачехленными ружь­ями за спиной, а тайга начиналась сразу же за воротами сту­денческого общежития, расположенного на краю города… Ну скажите на милость, это ли не рай для охотничьего сердца? А оружейный завод, а фирменный, как теперь говорят, охотничий магазин? Одним словом, я принял решение поменять свою бо­лее чем скромную «тулку» на настоящую солидную двустволку, с которой бы не стыдно было выехать в угодья в любой компа­нии. Деньги теперь не проблема, их можно заработать ночной разгрузкой вагонов, экономией на питании во время поездок на уборку картошки — ведь в колхозе кормили бесплатно.

Одним словом, нужная сумма набрана, иду в магазин, но там нет ничего подходящего. И тут один знакомый надоумил меня обратиться к его приятелю, работающему на механическом заво­де и живущему в Колтыме. Колтыма — это тогдашний пригород Ижевска, и по московским понятиям сороковых-пятидесятых го­дов, была сравнима лишь с тем, что мы думали и понимали, про­износя слова «Марина Роща». Прихожу вечером по указанному адресу. В одном кармане деньги, в другом — заветная бутылка. Дом деревянный, во дворе скотина, хозяин открыл дверь сам и молча провел в скотный сарай. В сарае сдвинул в одну сторону сено в яслях и открыл потаенную дверцу. А за дверцей — матерь божья! — стоят штук пятнадцать новеньких бескурковок. Хозяин предложил мне выбирать любую.

Подобрал я себе двухстволку шестнадцатого калибра, свеже­нькую, видно, недавно с конвейера. У этого ружья был только один внешний дефект — номера на его деталях были разные. Но в те поры это не имело значения, ружье ведь в милиции не регис­трировалось.

На прощание после распития бутылки хозяин несколько инос­казательно дал мне понять, что у него есть два пистолета ТТ, ко­торые он мог бы уступить по сходной цене. Но тогда, да и теперь тоже, меня эти прелести не интересовали

Кстати, мои надежды на охотничье «эльдорадо» вокруг Ижев­ска не сбылись. Здесь было выбито все, включая даже чибисов. Лишь весной и поздней осенью была небольшая надежда постре­лять по пролетной, иными словами, по чужой птице.

После того как я покинул институтскую скамью, прошли многие годы. Однажды на глухариной охоте в Новгородской области мне представилась возможность увидеть и подержать в руках первый советский бокфлинт — «Спутник». Уж теперь не помню почему, то ли из-за необычного по тем временам располо­жения стволов, то ли еще по какой другой причине, но мне этот «Спутник» очень понравился, и я поменял свою горизонталку на вертикалку. «Спутник», как и все рядовые ижевские ружья, был тяжеловат и грубоват, но обладал несгибаемой прочностью и до­статочно резким и кучным боем. Как раз в это время я начал увле­каться охотой с легавой, где подобный бой был совсем ни к чему. Я либо позорно мазал по мелочи, либо от птицы оставались одни перья, соответственно этому начинал подумывать о новом ружье. В связи с тем, что в те времена простому смертному было почти невозможно приобрести обычное ружье с двумя парами стволов, одними из которых были бы цилиндры, я на первом этапе оста­новил свой выбор на Иж-27. Далее, приобретя это ружье по боль­шому знакомству, получаю из Ижевска прямо с конвейера вторую пару стволов. Теперь дело за малым — отпилить у этой пары чеки простой ножовкой не составляет труда. И вот наконец-то в руках появилось то оружие, которое во всех отношениях меня устра­ивало. При теперешнем ружейном изобилии, вероятно, кажутся странными мои хитроумные ухищрения и даже, если хотите, при­ключения, а тогда… Но вернемся к прошлой действительности. Поездка в дельту Или и стрельба по фазанам из нового приобрете­ния полностью оправдала надежды. В еще большей степени была удачной моя стрельба из-под подружейной собаки в Вологодской области. Здесь, в пойме реки Сухоны, можно было расстрелять по болотной мелочи за выход не один десяток патрон.

И вот однажды, в преддверии открытия весенней охоты, у нас с моим приятелем Сергеем созрела некая идея. Суть этой идеи состояла в том, чтобы проплыть на байдарке по одной из речек, впадающих в реку Сухону. Маршрут предполагался километров на сто, продолжительностью дней на десять. Целью этого похода была охота на уток с манком и чучелами. Кроме того, нам хоте­лось провести разведку мест, которые могли бы быть пригодны для летне-осенней охоты с легавой по боровой дичи.

Настала долгожданная пора. Мы — это я, Сергей и его кокер-спаниэль Итон садимся в поезд, минуем Вологду и выходим на станции Сокол. Здесь нас ждет приятель Сергея на машине и довозит до истоков реки, которую нам предстоит преодолеть. На прощание Сергеев приятель вручает нам две путевки, желает «ни пуха ни пера» и уезжает.

Не теряя времени даром, собираем лодку, грузим вещи и впе­ред. Погода — благодать: тепло, сухо, гребем, раздетые по пояс. Река неширокая, но очень извилистая, а по берегам — сплошная тайга. Плывем целый день, тайга без конца и края, еловый лес сменяется сосновыми борами и наоборот. Живности никакой, лишь изредка над водой пролетают и перекликаются кулички-пе­ревозчики. Ночевку устраиваем в лесу, поскольку тепло, то реша­ем палатку не ставить, а обойтись одним тентом.

На тягу встать негде — ни дорог, ни просек, ни хотя бы при­личных полян. С вечера на соседнюю сосну села глухарка. Долго с интересом нас разглядывала, а ближе к ночи улетела — видно, подалась поближе к неизвестному нам току. На следующий день примерно к обеду окружающая нас местность начала меняться. Появились плесы и кое-где еще затопленные заливные луга.

Выплыв из-за очередного поворота, мы увидели на березе, сто­ящей у самой воды, двух бормочущих косачей. Встает вопрос — подпустят или не подпустят на выстрел лодку, а если подпустят, то этично ли стрелять птицу с транспортного средства? Решаем, что обычно под транспортным средством подразумевается авто­мобиль или что-то в этом роде. А байдарка — практически тот же шалаш, только на воде. Перестаем грести и приготавливаемся стрелять. Течение несет лодку прямо на березу. Еще десяток мет­ров — и стреляем по команде. Оба петуха падают на берег. Ура! Сегодня на ужин будет дичная лапша.

Плывем еще часа два — и вот оно! Огромная выступающая из воды коса, а на ней… На самом мысу непрерывно бегают, раз­дувая разноцветные жабо, токующие турухтаны. В отдалении сидит, что-то клюет или важно расхаживает большущий табун гусей. Стаи чирков, гоголей и прочей утиной братии постоянно перелетают с места на место, плавают в воде, а то и просто отды­хают… Еще больший сюрприз нас ждал на берегу. Остатки про­шлогодней травы были битком набиты пролетными дупелями. Их насчитывались буквально тысячи, и поднять на воздух птиц было практически невозможно. При каждом шаге дупеля десятками взлетали из-под ног, перемещались метров на десять-пятнадцать и вновь садились на землю. Наш бедный Итон, видимо, совсем потерял рассудок от такого изобилия дичи. Он носился по берегу как угорелый, лаял, кидался из стороны в сторону и, наконец, дрожа мелкой дрожью, улегся у ног хозяина. Видимо, для психи­ки собачьего охотника такая ситуация стала непосильной ношей.

Единогласно решаем устроить стоянку и дневку на косе в надеж­де на хорошую утиную охоту. Разбиваем лагерь, кое-как натягиваем тент на обломки жердей, вынесенных на берег половодьем — коса-то ведь безлесная. Сложнее с дровами, плавника мало и он сырой. Наконец находим старый огромный пень, обкладываем его мелочью и разжигаем костер. Разбивка лагеря, заготовка дров и разведение костра отнимают довольно много времени. Поэтому решаем сварить тетеревиную лапшу и завалиться спать, не нарушая выстрелами ска­зочную идиллию этой косы. А вот завтра чуть свет — в бой.

Чуть свет сперва приходиться потрудиться с установкой хоть какого-то подобия укрытия практически на ровном месте. Однако при наличии камуфляжной сетки удается создать некое подобие шалаша. Высаживаю чучела, достаю манок и начинаю крякать. Долго первый кряковой селезень не заставляет себя ждать. Он де­лает круг и садится прямо напротив меня, но далековато. Решаю рискнуть, стреляю — и вот первая удача. Водная струя очень рас­четливо прибивает битую птицу к песчаному берегу, и она спо­койно начинает покачиваться на мелководье лапками кверху. Дол­го ли коротко ли, но к полному рассвету я взял шесть селезней, из них две широконоски и гоголь, а остальные все кряквы.

Изначально я было загордился своим искусством владения манком, хотя до этого считал собственные способности в этом своего рода искусстве весьма посредственными. Дело в том, что мой слух, прямо скажем, далек от музыкального. Поразмыслив, я понял, что собственные таланты звукоподражания совсем не причем. Весна нынче была ранняя, а охоту по такой весне открыли поздно, поэтому утки сейчас уже начали садиться на яйца. В свою очередь селезни, теряя подруг, еще не растратили любовного пыла. Вот поэтому-то они не задумываясь подлетают ко всему, что так или иначе им напоминает любовный объект, не особенно обращая внимания на огрехи манка. От бывалых утятников я часто слышал о подобном явлении, но сам с ним столкнулся впервые.

А что мой напарник? Подхожу к лагерю, а он спит себе как убитый. Все дело в том, что Сергей — классическая сова. Он мо­жет бодрствовать хоть до трех часов ночи, но утром лучше его не трогать — будить соню бесполезно. Поэтому самые грандиозные замыслы с вечера у него утром, как правило, рассыпаются в пух и прах. Вот и на этот раз все повторилось с обычной последователь­ностью. Не удержавшись, бужу его, водя по носу хвостами битых птиц. Наконец Сергей просыпается и видит мою добычу. Осознав, что на дворе уже почти день, он с проклятиями наскоро напяливает сапоги, хватает ружье, чучела и бегом бежит к шалашу, так быст­ро, что Итон с трудом поспевает за ним. Пока готовлю завтрак, со стороны берега раздается торопливый дуплет и два одиночных вы­стрела. Вскоре Сергей к костру приносит еще двух селезней. На­строение его заметно улучшилось, и он жаждет новых охотничьих подвигов, в свою очередь Итон с ним вполне солидарен. Во второй половине дня на косу села очередная стая гусей, и Сергей пытается их скрасть. Для этого он привязывает Итона в лагере. В результа­те после его ухода собака оглашает окрестности диким воем, гуси благополучно улетают, а охотник возвращается ни с чем.

Вечером за кружкой чая решаем оставить пока селезней в по­кое, ибо по такому теплу девать их, кроме как в котелок, некуда. Самим же тем временем лучше полюбоваться боями турухтанов, справедливо полагая, что такая возможность вряд ли когда еще представится.

Утром следующего дня наша спокойная жизнь была наруше­на. Во-первых, непонятно откуда начала прибывать вода, и лагерь, если не принять экстренных мер, подлежал затоплению. Во-вто­рых, испортилась погода — пошел мелкий противный дождь. В-третьих, коса почти опустела. Исчезли гуси, турухтаны и дупеля. Лишь пролетали отдельные стайки уток да кричали чайки. В све­те всех этих природных неурядиц решаем немедленно сниматься и плыть дальше. Садимся в лодку, я, как обычно, на корму, а Сер­гей на нос, Итона же хозяин посадил на свободное место посреди лодки. Я категорически стал возражать против того, чтобы собака на плаву оставалась без присмотра. Однако Сергей, сославшись на то, что весьма упитанный спаниэль отдавил ему все ноги, когда сидел впереди на коленях, поступил таки по-своему. Ах, если бы мне тогда настоять на своем и отбросить свою дурацкую интел­лигентскую сговорчивость! Ну да ладно, не буду забегать вперед, продолжу свой рассказ по порядку.

Между тем погода совсем испортилась, похолодало, и к мел­кому дождю прибавился еще и мокрый снег. Одним словом, на дворе царит сплошная мерзость, хорошо еще нет ветра, и лодка довольно легко скользит по воде вниз по течению.

Проплывая мимо затопленных кустов, мы оба одновременно уви­дели в них некое шевеление, и через секунду на чистое место выплыл гусь. Тяжело и медленно хлопая крыльями по воде, он начал разбег, что­бы подняться в воздух. «Видимо, подранок», — мелькнуло у меня в го­лове. Но гусю не суждено было подняться еще раз в небо. Верный своей привычке Сергей держал заряженное ружье на коленях. Бросив весло поперек байдарки, он раз за разом стреляет по гусю, и тот падает в воду. И тут началось! Краем глаза замечаю, как Итон, прекрасно работающий на подаче и верный своему собачьему долгу, встает на борт байдарки. Хороший весенний спаниэль, хоть и кокер, всю зиму пролежавший на диване, весит никак не меньше пуда. Я не успеваю отклониться в про­тивоположную от собаки сторону и могу только крикнуть: «Тонем!» Секунда — и байдарка переворачивается, а мы все трое оказываемся в ледяной воде.

Далее каждый из нас поступает по своим понятиям. Итон, вы­полняя свой долг, подплывает к гусю, хватает его за шею и вы­таскивает на берег. Сергей согласно все тем же своим понятиям, связанным со своей относительной молодостью, поступает по-простому. Инстинкт самосохранения у него срабатывает безоши­бочно — раз попал в холодную воду, то не задумывайся, плыви к ближайшему берегу, а там разберемся. Существенно сложнее было мне. Несмотря на шок от ледяной воды, я понимал следую­щее. Если байдарку унесет течением, то все мы погибнем в глу­хой тайге либо от голода, либо от переохлаждения, либо от того и другого разом. В то же время в воде консервы не намокают, да и теплую одежду в конце- концов можно высушить у костра. По­этому моя задача — не плыть к суше, а пытаться направить пере­вернутую лодку со всем лежащим в ней, хотя и мокрым, скарбом к берегу.

Подплываю к лодке, вцепляюсь руками в ее корму и пытаюсь направить в сторону суши. Не тут-то было, лодка по-прежнему плывет по течению и сворачивать никак не хочет. Заплываю впе­ред и пытаюсь свернуть нос — ни в какую. Дышать, а вернее, за­хватывать в легкие в ледяной воде воздух становится все труднее, болотные сапоги полны, мокрая телогрейка и брюки сковывают движения и тянут на дно. Между тем во время этих моих водных упражнений напарник бежит по берегу и что-то там себе повиз­гивает. Видимо, все тот же здоровый инстинкт самосохранения дает ему свои «полезные» советы. И вот, когда уже силы были на исходе и мною постепенно начало овладевать некое безразличие, впереди показался узкий береговой мыс, довольно далеко высту­пающий в реку. Последний гребок — и моим мучениям наступает конец, лодку течением прибивает к суше. Подбегает Сергей, и мы сообща вытаскиваем судно на берег, тут-то и становится понятно, почему лодка в реке не поддавалась моим усилиям. При посадке Сергей привязал свое ружье к носу байдарки на длинный шнур. Во время падения в воду ружье очутилось на дне реки, однако, будучи привязанным, стало выполнять функции якоря и не поз­воляло мне толкнуть лодку к берегу. Кстати, а где же мое ружье? Загружая вещи, я убрал его в чехол и глубоко засунул в кормовой отсек лодки. Судорожно выбрасываю оттуда мокрые шмотки — все цело, цела даже чугунная сковорода, а ружья как не бывало. А год-то был девяносто первый, а в магазинах-то — хоть шаром покати, а у меня первопольный пойнтер, и что я ему скажу в ав­густе? Однако, не смотря на эти грустные размышления, когда горячка слегка спала, встал вопрос о прямом выживании.

На улице снег с дождем и температура не больше четырех-пяти градусов, а на нас ни сухой нитки, спальные мешки, продук­ты — все вдрызг мокрое. Срочно нужен костер. А спички? И тут я вынужден сделать некое небольшое отступление.

Я довольно часто участвовал в охотничьих байдарочных по­ходах, и проблема огненного припаса передо мной как-то никогда остро не стояла — положил дома в карман куртки коробок спичек — ну и хорошо. Да и вообще, до этого я ни разу не переворачивался. Кроме того, со мной в команде, как правило, были курящие люди, и вопрос спичек или зажигалки для них всегда был почти равноси­лен вопросу жизни или смерти. В данном же случае Сергей, хотя и заядлейший курильщик, но ничего путного, кроме размокшего ко­робка, предложить не может. Между тем еще примерно за неделю до начала нашей поездки события развивались следующим обра­зом. У меня на работе была одна дама — заядлая туристка. Даже не знаю почему, но я однажды у нее спросил о наличии сухого спирта, и она буквально на следующий день принесла таблетку. Как-то я был с женой в гостях, и там у ребенка, играющего в надувные ша­рики, выпросил один из них. И уж потом, перед самым отъездом, в карман телогрейки положил таблетку спирта и коробок спичек, упакованные в воздушный шарик… Повторяю, раньше, отправля­ясь в подобного рода поход, я ничего такого не делал.

И вот теперь распахиваю телогрейку, судорожно выхватываю из кармана заветную упаковку, разрываю оболочку из шарика, и вот они, спички и спирт — абсолютно сухие. Почти бегом бежим к подножью большой раскидистой ели, зажигаем таблетку спирта и аккуратно по веточке начинаем класть растопку на огонь. Дрова мокрые, с них просто течет, и случись это при других обстоятель­ствах, долго бы нам пришлось ждать спасительного тепла. А так таблетка горит, не смотря ни на что, и костер постепенно начинает жарко полыхать. Чтобы приобщиться напрямую к теплу, срываем с себя мокрую одежду и крутимся у огня, постепенно согреваясь.

Так, снаружи с теплом, кажется, все в порядке, имеем право согреться и изнутри. Для этого сохранилась еще не початая и, на счастье, не утонувшая большая бутылка крепчайшего самогона. Это теперь то, что надо, и вообще — на этот раз вроде остались живы… Эх, все бы ничего, если бы не потеря ружья! Но делать нечего, поздно посыпать голову пеплом, да и жизнь продолжа­ется. Заготавливаем сушняк, развешиваем одежду для просушки и подсчитываем потери. Все крупы и хлеб пропали, остались на прокорм лишь консервы и картошка, да Итон добросовестно при­волок к костру злополучного гуся. У Сергея своя беда — размок­ло все курево, и это его страшно расстраивает.

Учитывая все произошедшее, перед нами встала одна единс­твенная задача — как можно скорее попасть в места обетованные. А дождь и снег, между прочим, все идут, становится еще холоднее, наш скарб почти не сохнет, и ночь выдалась нам очень суровая.

Утром — банка тушенки на троих с куском размокшего хлеба, кружка кипятка, также с размокшим сахаром. И — вперед, вниз по реке, к вожделенной теперь цивилизации. Плывем почти без остановок целый день. Дождь все идет. Вечером решаем поста­вить палатку. На ужин по куску вареной гусятины — и спать, хотя делать это, не смотря на усталость, очень не просто. Палатка мок­рая, спальник тоже не очень-то просох, и вообще — брр… Ближе к полуночи раздается звук лодочного мотора. К нашему лагерю на «Казанке» подъезжают двое, это, как оказалось, местный егерь и городской охотник едут на глухариный ток. Егерь, узнав о нашем бедственном положении, посоветовал добраться до вагончика, который стоит на берегу километрах в пятнадцати ниже по реке. Вагончик расположен в лесу, и с реки его не видно, замаскирован он от недоброго люда. Ставили его местные охотники для своих нужд, но нам в нашей непростой ситуации им воспользоваться можно. В качестве приметы, по которой можно определить мес­тоположение этого жилья, егерь назвал большой обрубок дерева, если, конечно, его не унесло талой водой. На следующий день без труда увидели с реки этот обрубок, причалили, прошли по тропинке метров двадцать и вот он — вагончик. Дверь не запер­та, а внутри — чудо. Печка, запас сухих дров, широкая лежанка с парой матрасов, а главное — сухо. Счастье Сергея еще более безгранично — на столе стояла целая литровая банка, наполнен­ная еще очень приличными бычками. Отогреваемся, отсыпаемся, сушимся и даже отъедаемся целых два дня. В вагончике нашлись сухари, приличный запас риса, гречка, сахар и чай. Ну что еще для счастья нужно? Но всю радость этой жизни портит мысль об утопленном ружье.

После двух дней безбедной жизни оставляем неизвестным благодетелям пару банок консервов и две пачки чудом оказав­шихся сухими патрон и делаем гребной рывок. По прошествии еще одной благополучной стоянки (погода начала налаживаться) приплываем в местный райцентр, а оттуда автобусом в Вологду и потом поездом в Москву. Ну, вот я наконец-то дома. Жена от души сочувствует моим бедам, собака кидается на грудь, а про­блема ружья остается пока нерешенной. Навожу справки. Ружья продаются только по специальным талонам. Талоны в крайне ограниченном количестве приходят в районные охотничьи обще­ства, там в специальных комиссиях сидят суровые и неподкупные пенсионеры, которые распределяют эти талоны согласно своим понятиям. Все ясно, здесь делать мне нечего. Начинаю проверять имеющиеся в этом плане свои немногочисленные связи и зна­комства — тщетно. В один прекрасный день звонит мне Сергей и таинственным голосом приглашает к себе домой. Прихожу, после ничего не значащего десятиминутного разговора Сергей лезет на антресоли и достает нечто, завернутое в промасленную тряпку. При ближайшем рассмотрении это нечто оказывается старой до­военной курковкой — Тоз-Бм. «На, — говорит Сергей, — отрываю от сердца». Мне ничего не остается, как поблагодарить его за столь «щедрый подарок», но, тем не менее, от Сергеевых щедрот я отказываюсь. Во-первых, ружье незаконнорожденное, то есть без регистрации. Во-вторых, хотя наши легашатники доволь­но успешно и использовали эти ружья при стрельбе по мелочи, предварительно отпилив чоки, меня такой узкий диапазон охоты не устраивал. В-третьих, краткое мое знакомство с курковыми двустволками показало, что я всегда путаюсь, какой курок нужно придерживать при спуске ружья с боевого взвода. Итак, круг кажется, замкнулся — ружья нет и не предвидится, а осень меж­ду тем все ближе и ближе, полки магазинов все пустее и пустее. Но вот однажды, сидя на работе и думая не о росте производства продукции в народном хозяйстве в очень тогда далеком 2005 году, а о том, где достать ружье, меня вдруг осенило.

Дело в том, что моим школьным однокашником, с которым мы сидели на соседних партах, был некто, кто в то время руководил большим спортом. После школы мы с ним раза два встречались, причем однажды на московской выставке охотничьих собак. Стоя около ринга, мы дружески поболтали, взаимно узнав, что оба под­вержены одной и той же охотничьей страсти. Однако с той поры наши пути не пересекались. Чем черт не шутит, подумал я — рис­кну, тем более что терять мне нечего.

Согласно принятому решению, еду в спорткомитет, что рядом с Лужниками, нахожу нужный мне кабинет и у секретаря прошу до­ложить о моей персоне. В приемной никого, да и до спорта ли было в те смутные времена? Секретарь просит пройти, узнаем друг дру­га сразу, хотя после последней встречи оба здорово изменились. Без долгих проволочек плачусь в жилетку о своей беде. В ответ мой однокашник смеется и обещает помочь. На вопрос — какое ружье нужно? — поспешно отвечаю — только Иж-27 — ведь у меня дома лежит пара стволов-цилиндров.

Между тем по вызову в кабинет входит гостренер по стен­довой стрельбе. На поставленный вопрос отвечает, что про­блем особых нет, но за ружьем нужно будет съездить са­мому в Ижевск. Для меня это проблема не большая, но вот директора завода нет, он сейчас в Штатах, связаться пока не с кем и следует подождать. «Подожду», — отвечаю я, а сам ду­маю: «Сколько?» Сезон ведь уже на носу. Вдруг мой однокаш­ник хлопает себя по лбу и говорит: «Есть более простой путь». В магазине на Неглинной работает товароведом знакомая — я ей однажды помог сына устроить. Далее следует телефонный звонок с беседой примерно следующего содержания: «Маша, тут один чу­дак ружье утопил, нужно ему помочь с Иж-27». Ответ неизвес­тной Маши короток: «Пусть имеет на руках разрешение на по­купку, деньги и ждет моего звонка». Разговор окончен, сердечно прощаюсь с хозяином кабинета и выхожу на улицу, а про себя ду­маю: «Оно, конечно, вроде как и обнадежен, но кто его знает?»

Прошла неделя, оформил документы в милиции, приготовил де­ньги, жду. И вот однажды звонок: «Приезжайте на Неглинку». За­бираю у жены заветную коробку конфет (раздобыть в магазине и не мечтай), покупаю букет роз — и на Неглинку. Захожу в магазин с черного хода. Очень милая дама вручает картонный короб с ружьем и просит завернуть его в газету: «У нас, знаете ли, часто дежурят общественные патрули». В ответ вручаю по порядку разрешение, деньги, розы, конфеты и искреннюю благодарность. На прощание получаю информацию о том, что вчера пришла партия — шесть штук, и продавцы по ее просьбе выбрали ружье получше. И это тот самый охотничий магазин на Неглинке, тот самый, в котором происходило ружейное великолепие, о котором я писал выше. Впрочем, что вспоминать прошлое — жизнь ведь многообразна.

Приезжаю домой. Трясущимися руками открываю коробку. Все правильно — Иж-27, ложе буковое и почти белое, видимо, на ижевском механическом кончилась тогда морилка. Ну да все это ерунда, со временем поправим, главное — подойдут ли вто­рые стволы, а то ведь знаем мы эту конвейерную подгонку. Кроме того, злые языки еще в бытность мою студентом в Удмуртии ут­верждали, что не дай бог брать ружье, выпущенное сразу после праздника. Впрочем, на дворе июль месяц, и все праздники давно прошли. Итак, беру свои старые стволы, вставляю в новую ко­лодку, прилаживаю цевье…Ура — стволы подходят как родные. Срочно звоню своему спасителю и рассыпаюсь в благодарностях. Но на этом моя ружейная эпопея еще не закончилась. В то время у нас в доме на стене висел отрывной календарь со всякими там гороскопами, предсказаниями и описанием прочих разных чудес. Отрывать мы его часто забывали, и листки в нем накапливались за месяц, а то и больше. Как-то раз жена решила навести в этом деле порядок и стала отрывать старые листочки. Дойдя до 28 ап­реля текущего года, она вдруг протягивает мне один листок и со­ветует внимательно прочитать, что там написано. Ну что там чи­тать, листок как листок, с одной стороны дата, а с другой стороны текст, который гласил: «В этот день Рыбам следует подальше де­ржаться от воды». И тут вспоминаю, что я Рыба и что «оверкиль» произошел именно 28 апреля. Хотя я и старый скептик, но тем не менее — вот и не верь после всего, что произошло, в разного рода предчувствия и предсказания.