Там где бродили тигры.

Случилось это давно — в первые послевоенные годы. Был я тогда тринадцатилетним подростком. Родители мои на лето снимали дачу в ближайшем Подмосковье. Я, как и всякий мальчишка моего возраста, купался и загорал, ездил на велосипеде и играл в футбол, ходил в лес за грибами. Кроме этого, было у меня еще одно увлечение — пневматическое ружье: по-простому — духовка. С ней я довольно успешно охотился на воробьев, и сшибал яблоки с деревьев хозяйского сада — есть упавшие плоды, мне не возбранялось.

Но вот однажды, копаясь на чердаке дома, где жил приятель, мы обнаружили одноствольное ружье — берданку двадцать восьмого калибра и к ней пять металлических, сильно позеленевших гильз, початую пачку черного пороха и коробку из-под леденцов, полную капсюлей. Это вам не духовка, а самое настоящее ружье, с которым на полном серьезе можно ходить на охоту. Гильзы были моментально очищены песком, капсюли забиты молотком, в целях экономии пороха были ободраны головки спичек из трех коробков и смешаны с черным порохом. В качестве пыжей была использована газета, в качестве дроби — сечка из оплетки свинцового кабеля. Встал вопрос, в каких пропорциях засыпать «порох» и «дробь». Решение пришло незамедлительно, — а наперсток на что? Все ясно: наперсток «пороха» — наперсток «дроби».

И так, на первых порах, мы с приятелем стали счастливыми обладателями целых пяти заряженных патронов. Как ни жалко было тратить драгоценные заряды, решили опробовать ружье в ближайшем овраге по листу газеты. Стрелял мой напарник: во-первых, оружие было найдено на чердаке его дома, а во-вторых: он был старше меня на год. Ружье выстрелило, никто не пострадал, цель была «поражена». Единственным дефектом нашего приобретения был сломанный выбрасыватель; но и эту проблему мы моментально решили, приспособившись выбивать гильзы с помощью длинного проволочного штыря.

И вот, начались наши охотничьи будни. Первой нашей добычей стала случайно заскочившая на участок несчастная белка, потом галка и несколько дроздов. После этих первых успехов, решили перейти на «настоящую» дичь, которую можно употреблять в пищу — грачей. При очень большом фарте, нам иногда удавалось добывать до двух птиц. Моя мать категорически отказалась готовить, как она называла «этих ворон» в домашней посуде. Мать моего приятеля была менее консервативна, видимо сказалось детство: она росла единственной девчонкой в компании трех братьев — примерно таких же обормотов, как и мы.

О Боже, я и сейчас не могу представить себе блюдо прекраснее, чем добытый собственными руками грач, тушеный на сковороде с кислой капустой и картошкой!

Осенью, по возвращении в Москву, я решил обогатить свой практический «охотничий навык» теорией. Достаточно скудный запас литературы, так или иначе связанной с охотой в районной библиотеке, в основном, ограничивался книгой Формозова, а также сочинениями Пришвина и Сеттон-Томпсона. Но вот однажды, роясь на стеллажах, обнаружил книгу, которая на первый взгляд не имела никакого отношения к вожделенной теме. Но, перелистав ее, я случайно обнаружил рассказ Эль Регистана — об охоте на чуть ли не последнего туранского тигра в тугайных зарослях Прибалхашья.

Описываемые в ней события, относились к середине тридцатых годов прошлого века. Время тогда было, как теперь известно, суровое — «… мы не ждали милостей от природы, а брали их…» Мнение автора относительно тигров звучало однозначно: раз хищник — значит расхититель народной собственности, а поэтому к стенке его… Эта идея долго считалась преобладающей и, как известно, туранских тигров больше не осталось.

Сам Эль Регистан был неким кавказским вариантом казахского акына Джамбула. Теперь о них почти никто не помнит, а раньше их стихи в школах заучивали наизусть.

Я славлю великий советский закон

Закон, по которому солнце восходит,

Закон, по которому степь плодородит… и т.д.

Теперь смешно, а тогда это было… Ну, да Бог с ними, с акынами.

В заинтересовавшем меня рассказе, много места отводилось описанию огромного разнообразия животного мира, населявшего тугаи и многочисленные протоки прибалхашской дельты реки Или. Вот бы где побродить с ружьем — мечтал я. Прошли годы. За это время мне удалось посетить множество интересных, в охотничьем отношении мест. О прибалхашье я не то, чтобы забыл, но стал относиться к нему, как к некой абстрактной идее.

Но вот однажды, ко мне на работу зашел очень симпатичный молодой человек, звали его Рустам. Рустам прилетел из Алма-Аты в Москву по своим командировочным делам. Будучи аспирантом-зоотехником, ему нужно было проконсультироваться, уж не помню по какому вопросу. Покончив с обсуждением стоявших перед ним насущных проблем, мы поговорили об Алма-Ате, где я бывал не раз, и очень любил этот город; о зоне отдыха — Медео, которая только что вступила в строй; об экологических проблемах, которые стали возникать после строительства Бухтарминской ГЭС в низовьях реки Или. И тут-то Рустам сказал, что его начальник регулярно бывает на охоте, в Прибалхашье и совсем недавно поделился с ним своими наблюдениями, связанными с этими проблемами. Я моментально насторожился и перешел к более детальным расспросам об охоте. Оказалось, что начальник Рустама в республике очень большой человек. Организация, которую он возглавляет, называется КРУ. До сих пор не знаю, что это значит. Но по созвездию с ЦРУ думаю, что это очень серьезное заведение. Но мои прозрачные намеки типа что если…, возможно ли… и т. д. Рустам отвечал, что сейчас конкретно он сказать ничего не может, но уточним детали по приезде домой и напишет обстоятельное письмо. Примерно недели через три я получил это письмо. Вкратце суть его сводилась к следующему: мне готовы оказать содействие при приезде в столицу, а так же на место, и даже это место было указано. Но, тем не менее, влияние его начальника не хватает, что бы получить официальное разрешение на охоту приезжим со стороны людям.

• Ничего ни попишешь, — прочтя письмо, подумал я со вздохом.

Порядок, какой ни на есть, есть порядок.

Таким образом, светлая мечта, столкнувшись с прозой жизни, опять приняла некие абстрактные формы. Но, как оказалось в последствии, — ни совсем… Спустя примерно пол года, — уже зимой, ко мне зашел в гости мой институтский однокашник.

После довольно продолжительного застолья, где постоянно звучала фраза — «А помнишь?…» мой сокурсник с гордостью стал рассказывать, что работает референтом у самого…. Сам в то время был очень большим человеком не только в республике, но и здесь в Москве, и находился в фаворе у того, что сидит уж совсем там наверху. Вот тут-то я, и расставил ловушку своему гостю. А слабо тебе достать разрешение на охоту — там-то и там-то. Он посмотрел на меня снисходительно и сказал, «всего-то».

Одним словом, мы договорились, что примерно за месяц до своего приезда, я позвоню в Алма-Ату, и он сделает как надо. В середине сентября я поступил, как и договаривались. Конечно, мой бывший гость все забыл…, и после напоминания повторил, что проблем нет, что бы я собирался, и что все будет.

Тут же я связался с Рустамом и объяснил ситуацию. В ответ так же получил заверения в полной поддержке, согласно предыдущим обещаниям, высказанным им в письме.

Пора искать напарника — не ехать же за четыре тысячи километров только вдвоем с собакой.

Вообще, я в отличие от некоторых моих знакомых, терпеть не могу ездить на охоту в одиночку.

Не говоря уже о том, что в коллективе существенно проще решаются чисто технические проблемы, для меня очень важны так же и моральный аспект. Ну что хорошего в том, что вернешься с охоты в пустой дом или лагерь, бросишь добычу в угол, если она есть, и молча начнешь готовить еду. То ли дело коллектив: есть, кому рассказать, как работала собака, как выскочил зверь или птица, да как ты ловко встал, да как метко выстрелил. Прохлопал ушами, промазал — тоже есть, кому поплакаться в жилетку, и найти оправдание собственной глупости или неловкости — собака не так стала, куст помешал, солнце в глаза светило, патронов нет. Одним словом, в любом случае, масса удовольствий и эмоций от человеческого общения.

В свете моего такого настроя звоню своему давнишнему приятелю и напарнику по охотам и докладываю общую ситуацию.

Мой приятель — Николай, отличный охотник, собачник и очень, отличный путешественник. В молодости с туристами он облазил  приполярный Урал, Саяны и дальневосточное Приморье, сплавлялся на байдарках и плотах то бурным таежным рекам. Кроме того, у него были очень хорошие руки, благодаря которым мы с ним не раз выходили из трудных положений. По своему характеру он был  прирожденный лидер, что в силу особенностей моей психологии, было вполне приемлемым вариантом. Каждый, кто побывал длительное время в условиях жизни узкого коллектива, знает, как важна психологическая совместимость всех его членов.

В ответ на свой звонок, получаю от Николая немедленное добро. Позднее, при личной встрече, согласуем сроки ухода в отпуск, сроки поездки, необходимый набор патронов, рыболовных снастей, личных вещей и прочего необходимого скарба.

Итак, решение принято — едем в первой половине октября. Как мы ни ужимались, а вещей набиралось по расчетам на два тяжеленных рюкзака, плюс ружья и две собаки. Учитывая это, а так же то, что у меня отпуск длиннее, приходим к выводу, что до Алма-Аты я с вещами еду поездом, а Николай с собаками — на четыре дня позднее (до Алма-Аты поезд идет трое суток) вылетает самолетом. После встречи дальнейший путь продолжаем вместе.

Долго ли, коротко ли, а время настало, у меня на руках в наличии: два огромных рюкзака — мой и Николая, запас продовольствия на три дня, два толстых детектива, и билет в купейный вагон. Вызываю такси и гружу вещи — мой пойнтер Кэт в страшном трансе, когда узнает, что еду один. Как могу, — утешаю, обещая встречу через четыре дня.

Первое приключение начинается прямо на Казанском вокзале. Здесь почему-то и отчего-то уже сутки не ходят никакие поезда. Все платформы забиты пассажирами и, как всегда, никто ничего не знает. Мне «повезло» — жду всего-навсего четыре часа и сажусь таки в поезд. Но график нарушен: в Алма-Ате на вокзале меня должен встречать Рустам. По дороге ничего особенного не произошло, за исключением того, что поезд начал опаздывать более, чем на пол суток, и вся наша, четко построенная схема, начала угрожающе потрескивать. По прибытии в Алма-Ату, после такого жуткого опоздания поезда, никто меня не встретил. Беру такси, гружу рюкзаки, называю шоферу адрес, и едем. Приехали, но такого номера дома на улице нет, домашнего телефона у Рустама тоже нет. Еще раз судорожно просматриваю листок с адресом, и помимо названия улицы, обнаруживаю приписку — «седьмая линия».

Ну, — говорит шофер, — так бы и сказал, а то заехали, черт знает куда,  это совсем в другой стороне.

По дороге таксист дал мне краткую историческую справку. Теперешняя столица Казахстана, изначально, была основана русскими, как столица семиреченского казачества и носила название Верный, и соответственно своей военной организации, казаки входили в так называемые линии. Поэтому и в городе они селились согласно номерам линейного устройства. На мою реплику о том, что город меня всегда поражает чистотой и зеленью, шофер рассказал следующее.

Изначально поселение было очень грязным, и наказной атаман открыл несколько каменоломен. Выработанный там камень свозился к заставам, которые охраняли въезды в город. Каждый житель, согласно указу, въезжая в черту города на порожней подводе, должен был загрузить ее камнем и отвезти его в соответствующее место. Если кто-либо пытался уклониться от этой повинности, то тут же, на месте, сторожевые казаки раскладывали ослушника на скамье и при помощи плетей объясняли, что он не прав. Таким образом, еще в очень стародавние времена, город был очищен от грязи, и приобрел булыжные мостовые.

Наказной атаман издал также приказ о том, что каждый житель обязан возле своего дома посадить несколько саженцев тополей. Лето здесь жаркое, и тополя требовали ежедневного полива. Но упрямый наказной атаман со свитой совершал по городу инспекционные поездки. И если во время этих поездок у какого-либо дома он замечал больной или засохший саженец, то тут же, в наказание за нерадивость, хозяин получал положенное количество плетей. Так в городе появились чудесные аллеи пирамидальных тополей.

Приехали на седьмую линию, нашли нужный дом и убедились, что в городе есть две улицы, официально носящие одно и то же название. Рустам встретил радушно. Оказывается, он дважды встречал меня на вокзале, но оба раза безрезультатно.

Вечером съездили в аэропорт и встретили Николая, который вместе с собаками добрался до места без приключений. Собаки — моя Катя и Николаев русский охотничий спаниель Бим, приветствовали меня «половецкими плясками». Особенно рада была Катя — «хозяин нашелся, цел и невредим».

Наутро, получив информацию от моего однокашника о том, что команда дана, — едем на свидание к главному охотничьему начальнику Казахстана.

Нас встречает секретарша, весьма неприступного вида, и долго расспрашивает, к кому мы, и по какому вопросу пришли и, наконец, нехотя докладывает руководству… И тут, на ее глазах, происходит нечто неожиданное. Дверь кабинета распахивается, из нее выскакивает очень крупный казахский мужчина, обнимает нас и заводит в кабинет. Мимоходом он отдает надменной секретарше команду — приготовить чай. Слегка оторопев от такой бурной встречи, про себя мы подумали, вот что значит попасть даже в самый скромный отблеск света, исходящий от «больших людей».

После чая и обычных, в таких случаях, любезностей, мы ответили на вопрос: чего мы хотим, и куда хотим». Уяснив это, большой охотничий начальник, дал какую-то команду секретарше и мы, рассыпавшись в благодарностях, раскланялись. На выходе секретарша вручила нам документ за подписью и печатями, согласно которому, предъявителям сего «…разрешается охота и отдых у воды на территории всего Прибалхашья». Получив заветное разрешение, мы с Николаем отправились на автовокзал и приобрели автобусные билеты на следующий день. Путь нам предстоял неблизкий — почти пятьсот километров; автобус отправлялся в шесть часов утра, и спать мы легли пораньше.

На следующий день, чуть только рассвело, за нами заехал двоюродный брат Рустама, — веселый молодой капитан ГАИ. В автобус мы сели благополучно, если не считать того, что наш бравый капитан перепутал автовокзалы… Чтобы успеть к посадке, мы почти через весь город мчались с мигалкой, не взирая ни на какие светофоры. На мой вопрос, а что, если не успеем? Капитан спокойно ответил —«передам по рации, чтобы друзья-гаишники задержали автобус до нашего прибытия.

В рейсовом автобусе разместились, согласно указанным в билетах, местам, собак уложили в ногах и, наконец, — тронулись. Лишь один пассажир, по виду — узбек, начал ворчать, что за свои деньги он не должен ехать с собаками, но на него никто не обратил внимания, и он быстро умолк.

Итак, наш путь лежал на север от столицы и гор — Заилийского Ала-Тау, по трассе, ведущей на Караганду. По мере удаления от Алма-Аты, местность начала все больше и больше походить на полупустыню. Исчез сплошной травяной покров, и стали все чаще и чаще появляться открытые песчаные пространства, а на смену тополям и фруктовым деревьям пришли отдельные кусты саксаула.

Да… — зрелище достаточно унылое; и что-то ждет нас впереди? Так ехали мы почти целый день, сделав лишь одну (часовую) остановку на обед в каком-то довольно крупном населенном пункте.

Во время пути мне бросилась в глаза одна характерная деталь. — На протяжении нескольких сотен километров вдоль трассы тянулась очень мощная ЛЭП. Алюминиевые провода, с руку толщиной, были подняты на огромных железобетонных опорах; одним словом вот она — электрическая сила! Но вдруг, на каком-то очередном километре, эта энергетическая сила иссякла, и приняла вид всего лишь нескольких обрывков проводов, болтающихся на ветру. При этом, на окружающей местности не было видно никаких свидетельств того, делались хотя бы попытки довести эту грандиозную стройку до какого либо логического конца.

Впрочем, хватит о линии. День начал уже клониться к закату, а пустынному пейзажу казалось, не будет конца. Но вот неожиданно, в какие-то несколько минут, наш автобус въехал в другой мир.

С обеих сторон дорогу начали окружать высокие камыши, среди них все чаще и чаще стали возникать, хоть и невысокие, но все же настоящие, деревья. Наконец, среди камышей, начала поблескивать вода, сначала робко, а потом все с большим и большим размахом. А на воде, прямо вдоль дороги, появились целые стада никем не пуганых лысух. В отдалении то, сбиваясь в стайки то, расплываясь по отдельности, бороздили водную гладь утки.

Первой моей мыслью, когда я увидел это изобилие, было — вот оно, сбылось!

К сожалению, автобус быстро проехал этот охотничий рай, и снова углубился в полупустыню. Но не надолго. Впереди показался небольшой поселок, и нам сказали — «приехали».

Выгрузились. Я пошел в контору местного совхоза где, по договоренности, нас должен был ждать главный бухгалтер этого хозяйства. Все правильно, команда из Алма-Аты получена своевременно, подъехал «УАЗик», мы погрузили вещи и собак, сели сами и двинулись к дому нашего нового хозяина, где и должны были переночевать. Во дворе стояла совсем новая юрта, куда нас пригласили войти. У входа я цыкнул на собак, которые собирались войти вслед за нами. В ответ хозяин лишь улыбнулся и гостеприимно сказал — «пусть тоже заходят».

В юрте, несмотря на еще не совсем спавший зной, было прохладно. На кошме возвышался чайник и пиалы для традиционного чая с молоком. Рядом стоял котел с бешбармаком и вообще… благодать! Во время неспешной беседы, нам было предложено с утра сходить в магазин для закупки необходимого минимума продуктов, а затем, на машине трогаться до рыбоприемного пункта. На рыбоприемном пункте о нас уже знают, и отвезут на лодке до места будущей стоянки. Время обратного отъезда было так же обговорено. Переночевали в юрте, а утром сходили в магазин, и закупили все, что требовалось.

При разговоре с хозяином, я полюбопытствовал — «нельзя ли где приобрести ведро картошки?» В ответ он отрицательно покачал головой но, подумав, сказал, что по дороге к рыбоприемке мы будем проезжать немецкий поселок, там, вероятно, можно найти то, что нужно.

И вот — тронулись. Километрах, примерно в пяти от центральной усадьбы совхоза, неожиданно увидели другой поселок. Населенный пункт, в котором мы ночевали, внешне выглядел крайне непрезентабельно: крытые камышом облупившиеся полуземлянки, два-три чахлых, объеденных козами тополя, бродящий без присмотра по улицам скот, и неистребимый запах кизячного дыма.

Тот же поселок, в который мы въехали, напоминал оазис в пустыне. Чистые, аккуратно выбеленные дома утопали в зелени деревьев, кустарников и цветов. Внутри дворов и вдоль улицы тянулись ровные цементные дорожки. В огородах виднелись еще не убранные дыни, тыквы и арбузы, а по краям, вдоль заборов, нескончаемыми рядами тянулись фруктовые деревья и виноградные лозы. Это был тот самый немецкий поселок, о котором сказал наш хозяин.

Без труда мы нашли ведро картошки, и сожалением были вынуждены отказаться от всяких других фруктовых и овощных прелестей, которые нам прелагали местные жители. Учитывая дальнейшую транспортировку на лодке, приходилось экономить на весе и объеме нашего багажа. На вопрос о том, откуда такая благодать в пустыне, последовал ответ — вода здесь относительно неглубоко. В каждом дворе имеется скважина, снабженная электромотором. А наличие воды в сочетании с солнцем — делают чудеса даже в такой дикой местности.

Рыбоприемка находилась на берегу реки, вернее, на одном из рукавов Или, которые образуют дельту при впадении в озеро Балхаш. Эта река или протока, была очень быстрой, ее волны несли на себе гребешки белой пены. Видимо поэтому тюркское название реки было Ак-кар, что значит — Белый Козел.

Как нам рассказывали, основу добываемой рыбы, составляют сазан, сом, жерех, судак и белый амур. Сома и белого амура запустили относительно недавно, и они здесь хорошо прижились, хотя раньше этой рыбы здесь не было вообще. Бухтарминская ГЭС нанесла существенный ущерб рыбному хозяйству по причине сокращения водосброса. Раньше озеро Балхаш из-за пресной речной воды было на половину всей площади почти пресным. Теперь же, ситуация резко изменилась, что сразу же отразилось на численности сазана. Между тем, Балхаш, в свое время по поголовью сазана, считался вторым резерватом после Арала.

При нас рыбаки привезли на сдачу огромного сома, вес которого при взвешивании составил восемьдесят килограмм! Интересно, что у сома при огромной голове, величиной с хороший стол, и не менее огромном животе, оказался неожиданно небольшой узкий плес.

Наконец начальник рыбоприемки что-то сказал по-казахски одному из рабочих, тот, в свою очередь, указал нам на одну лодку с мотором, причаленную у деревянного настила, и велел грузиться. После того, как мы погрузили вещи, собак и уселись сами, лодка с натужным ревом двигателя тронулась вверх против течения. Примерно через час плавания, мы высадились на отлогом берегу; наш сопровождающий помахал рукой, и уплыл обратно.

Огляделись вокруг — песчаная отмель, переходящая от реки в довольно чистые проходимые пространства, ограниченные зарослями камыша. Как оказалось при более детальном знакомстве, камыши окружали большие и малые озера и озерки, залитые водой. Эти водоемы в нашем понятии, вероятно, соответствовали старицам и, будучи либо самостоятельными, либо соединенными друг с другом, представляли бесконечную водную цепь.

В общем, должен сказать, что эмоциональное восприятие такого, на первый взгляд, необычного сочетания белого песка пустыни, зеленых зарослей камыша и небесно-голубой воды озер в свете яркого солнца, очень велико… Помню, что нечто подобное я испытывал лишь на другом конце света — на Кольском полуострове. Здесь я также был поражен разнообразием цветовой гаммы, составленной из голубовато-зеленой воды, изумрудной зелени сосен и красновато-коричнево-черных склонов сопок.

Быстро подавив в себе исследовательский порыв робинзонов, мы решили, что первым делом займемся обустройством лагеря и приготовлением пищи себе и собакам. Проблема собственного питания была решена очень просто. На рыбоприемке, в дар, был получен сазан, килограммов так, на пять. Ну а собакам — неизменная овсянка с тушенкой.

С жильем было сложнее. Николай терпеть не мог спать в палатке и, не смотря на то, что нам в Алма-Ате предложили очень неплохой польский вариант этого жилища, пришлось от него отказаться.

По этому после упорных трудов, путем использования строительного материала состоящего из камыша и редких здесь веток плавника, удалось соорудить некое подобие стен, а в качестве крыши был натянут кусок полиэтилена. Одним словом, домик очень напоминал постройку сказки про трех поросят, которую по-моему, воздвиг Ниф-Ниф. Внутри домика было возведено шикарное ложе из того же камыша, поверх которого были постелены спальные мешки.

Посреди лагеря лежал огромный ствол дерева, принесенный когда-то, видимо талой водой, — отныне он стал выполнять одновременно функции стола и кресел. Оценили ситуацию с дровами — не густо. Если на растопку можно без труда набрать сухого камыша и мелких веток, то для более продолжительного костра такой материал не подходил. Решили обратиться к традиционному местному топливу — кизяку, ибо сухих коровьих лепешек хоть отбавляй.

Итак лагерь поставлен, сами и собаки сыты, солнце начало клониться к закату, — можно выйти на небольшую разведку, о которой мы с нетерпением мечтали с самого момента высадки нашего десанта. Решаем, для более полного сбора информации разойтись в разные стороны и ходить не более двух часов. Здесь, на юге, ночь наступает мгновенно, и бродить впотьмах по незнакомому еще месту очень не хотелось.

Тронулись, — песчаные отмели, выходящие к краю небольших водоемов перемежались с густыми зарослями камыша и какой то невысокой жесткой травой. Иногда на низких песчаных барханах виднелись отдельные кусты саксаула. В общем, если не лезть в высокий камыш, то местность вполне проходимая. При ближайшем знакомстве оказалось, что отмели были испещерены огромным количеством следов, среди которых особенно заметны следы кабанов, косуль, гусей, разного рода куликов. А вот и фазаньи крестики. Одним словом, глядя на эту картину, и впрямь начиналось верить, что здесь когда-то бродили тигры.

Почти на каждом из озер плавали, кормились и хлопали крыльями маленькие и большие стаи лысух, правда уток пока видно не было. По краю камышей из воды во множестве торчали крыши ондатровых хаток. Залюбовавшись всей этой картиной, я несколько минут забыл про охоту, но не моя собака. Слегка покопавшись в чьих-то набродах в жесткой траве, она вдруг стала на высокий камыш, окружающий очередное озерцо. Вперед! И вот оно — с хриплым криком свечой взмывает первый фазан. Жду, когда вертикальный полет птицы достигнет мертвой точки и стреляю. Фазан падает, скрываясь за камышами, и я слышу звук падения в воду. Подбегаю к краю зарослей, и вижу, —  сквозь узкую щель между растениями, как сухопутный фазан распустив крылья, и отчаянно работая ногами плывет к противоположному берегу.

Тут же собака, чуть не сбив меня с ног змеей проскакивает через заросли, кидается в воду, и моментально догнав фазана хватает его в зубы. Вот уж воистину, — рожденный  летать нырять не может. Подплыв к кромке камыша, собака отчаянно барахтаясь в воде пытается пробиться к берегу, но не тут то было. Фазан застревает между камышами, не давая ей добраться до суши. Захожу в воду, что бы помочь собаке, но здесь не астраханские плавни — два шага от берега, и можно ухнуть с головой. Наконец с помощью ружья кое-как раздвигаю заросли, и — собака с птицей в зубах — на суше хвалю Катю за самоотверженность и любуюсь первым фазаньим трофеем. Со стороны, куда ушел Николай с интервалом примерно в десять минут слышу два выстрела «ага» — думаю, и он с первым полем.

Пора поворачивать к лагерю. Я не ошибся — в рюкзаке Николая так же лежал фазан и крупная утка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся красноголовым нырком — по-казахски краснобаш. Как потом выяснилось, краснобаш, хотя и относится к ныркам, но при приготовлении совершенно не пахнет рыбой. Птицы эти всегда были очень упитаны, и имели своеобразный цвет подкожного жира — розовый. На своем пути Николай еще дважды мог стрелять по фазанам, но не стал. Во-первых, это были курицы, а во-вторых решил, что добытая дичь и остаток дареного сазана, полностью обеспечат нам пропитание на следующий день.

Поужинав и напившись чая у первого здесь, походного костра, составляем примерный план наших действий. Согласно этого плана, принимаем следующее решение: так как добытую дичь девать кроме котелка некуда, то охоту ограничиваем только потребностями наших желудков. В связи с тем, что начинать стрелять дичь можно почти у самого лагеря, то в целях поддержания интереса к исследованию более отдаленных мест, вокруг стоянки объявили двухкилометровый «заказник».

После единогласного утверждения этих установок, Николай грустно вздохнул и разразился тирадой, суть которой сводилась примерно к следующему. Вот если бы с нами была хотя бы небольшая группа вечно голодных туристов! Эти туристы точно знают, сколько весит один кусок сахара, им во время обеденного привала завхоз объявляет, что можно взять по три ложки рисовой каши, а в качестве лакомства тот же завхоз раз в два дня выдает по половине шоколадной конфеты. Взять бы этих туристов на полное продовольственное обеспечение, — развивал далее свою мысль Николай. Имея за своей спиной несколько прожорливых ртов, мы бы не думали перед каждым выстрелом — «а куда потом все это девать?» Взамен от них мы бы потребовали совсем немного: таскать наши рюкзаки, собирать для костра кизяк, щипать дичь, а по вечерам играть на гитаре и петь туристские песни. Но, как известно, в мире нет полного счастья, а голодных туристов у нас не было, и волей-неволей приходилось пока умерить свои охотничьи аппетиты.

Утро нас разбудило легким морозцем, ярким солнцем и криками петухов-фазанов, приветствовавших новый день. Крики раздавались со всех сторон — в непосредственной близости от лагеря, и мы еще раз убедились в мудрости своего решения о создании «заказника». Встали, поеживаясь, и быстренько натянули на себя теплые вещи. Вода в озерах вдоль береговых камышей покрылась льдом толщиной почти в палец, но солнце светило ярко и тепло. Вообще мы попали в условия резко континентального климата. При очень холодных ночах, днем температура на солнце, по нашим ощущениям, поднималась далеко за двадцать градусов. Так что, выходя по утрам на охоту в штормовке и свитере, к обеду мы раздевались по пояс.

При сборе кизяка для утреннего костра, я наблюдал интересную картину. Несколько фазанов, наподобие кур, ходили вокруг по песчаной отмели, и что-то там себе клевали. Катя, пораженная такой наглостью, начинала тянуть «по зрячему»; фазаны же, подпустив собаку метров на двадцать, не спеша, без паники, скрывались в густых камышах. Тут же подойдя поближе к воде, я минут десять наблюдал за играми выводка молодых ондатр; — одним словом, по нашим понятиям — сказка, да и только!

Чтобы сэкономить топливо, с утра приготовили сразу завтрак и обед, после чего, не спеша, двинулись в путь. Судя по первому впечатлению, мы находились в абсолютно безлюдной местности. Коровьи лепешки, которые мы использовали для костра, были старыми, о чем свидетельствовало полное отсутствие следов домашнего скота. Пройдя примерно два километра, за границу установленного нами «заказника», мы зарядили ружья. Чем дальше мы уходили от реки, тем меньше становилось озер и больше поросших саксаулом небольших барханов. Появилась и новое растение: джидда, — составная часть здешних тугаев.

При ближайшем знакомстве, не всегда приятном, джиддой оказался колючий кустарник, высотой, примерно, в половину роста человека. Рос он, как правило, длинными неширокими, но очень густыми рядами — шпалерами. Его жуткие колючки, похожие на шипы боярышника, имели одно ужасное свойство: концы их были сухими. Попадая во что-нибудь, чаще всего в тело, кончик обламывается, и надолго там застревает. Помню, что по возвращении домой, последние занозы вышли из моих ягодиц только после Нового Года.

Но для зверей и птиц у джидды есть два замечательных достоинства. ЕЕ заросли являются непроходимым препятствием для крупных хищников и человека, а многочисленные плоды, спрятанные в стручки, наподобие семян акации служат отличным кормом. Особое предпочтение семенам джидды отдают кабаны и фазаны, которые пробивают настоящие тропы, идущие внутрь шпалер у самых корней растений.

В том, что фазаны кормятся и скрываются в зарослях джидды мы убедились немедленно. Двигаясь вдоль одной из шпалер, видели, как наш спаниель Бим вдруг приостановился, принюхался, и в мгновение ока юркнул под колючий заслон…. Моя Катя хотела было последовать за ним, но не тут-то было — с ее ростом в низком проходе делать было нечего. Не прошло и минуты, как из зарослей, прямо на Николая, с треском вылетел фазан. После выстрела птица, теряя перья, упала на чистое место.

Впоследствии мы с Николаем даже разработали нечто вроде тактики охоты на фазанов в джидде из-под спаниеля. Главное, было определить, в какую сторону шпалеры побежит фазан. Поэтому, как только Бим нырял в заросли, мы что есть мочи кидались в разные стороны, и бежали вдоль колючего ряда. Иногда сразу, а иногда спустя несколько минут начинало раздаваться тонкое повизгивание — Ага, Бим «сел на хвост» бегущей птице, — и почти тут же происходил взлет. Стрелял обычно тот, кто угадывал, в какую сторону побежал фазан. Оценив свои запасы добытой вчера и сегодня дичи, с точки зрения объемов наших желудков, приходим к выводу, что больше фазаны нам пока не нужны. Решаем слегка разойтись и продолжать дальнейший поход уже с чисто исследовательскими целями.

Обходя одно из теперь немногочисленных озер, собака, двигавшаяся слегка в стороне, вдруг испуганно ринулась ко мне в ноги. И, тут же, почти вслед за ней, выскочила небольшая лохматая свинья с целым выводком полосатых поросят. Кабанье семейство побежало от меня буквально в нескольких шагах, и я успел хорошо рассмотреть зверей. У мамаши большая, относительно ее размеров, голова соединялась с очень плоским туловищем, тощее брюхо, кончающееся большими сосками, почти касалось земли. Уверен, что если бы не длинная щетина, то на туловище свиньи можно было бы пересчитать все ребра. Зато поросята выглядели прекрасно — кругленькие, плотненькие, с задорно торчащими вверх пятачками. Отбежав, примерно метров на двадцать, поросята начали вдруг время от времени выпрыгивать на задних ногах из травы, оборачиваться и с любопытством поглядывать в нашу сторону. Зрелище это было очень забавным.

По аналогии встречи с полосатым семейством, хочу рассказать, как несколько дней спустя, возвращаясь с рыбалки, я случайно наткнулся на спящего секача. Целиком кабана я не видел. Почти две трети его туловища были скрыты камышом. Зато моему взору предстали два огромных великолепных окорока, между которыми торчал весьма легкомысленный крючок хвоста. Видимо кабан крепко спал, разморенный все еще по-летнему жаркими лучами полуденного солнца, да и звук моих шагов тонул в мягком песке. Одним словом, я подошел к спящему зверю метра на три и, увидав его, сам застыл как вкопанный. Не скрою, рассмотрев, как следует, лежащие передо мной здоровенные пятки, я с трудом поборол в себе желание пощекотать их кончиком спиннинга, но опасался ответной реакции вепря. Вдруг кабан, видимо что-то учуяв, вскочил на ноги и, не поворачиваясь ко мне головой, какую-то долю секунды постоял, а затем мгновенно исчез в зарослях камыша. При этом ни одно растение не шевельнулось. Сравнивая увиденную мной заднюю часть секача, которая так и лоснилась от жира с бедной засосанной матерью семейства, я невольно задумался о нелегкой «женской» доле в кабаньем племени, да пожалуй, и не только в нем одном.

Во время дальних странствий между тугайными зарослями джидды и кустами саксаула, мы не подняли ни одного фазана. На этом основании я сделал не очень хитрый вывод, что в жару птицы забиваются в самую крепь, и что с легавой собакой на них лучше охотиться либо во время утренней, либо вечерней кормежки. Постепенно поворачивая к лагерю, мы вышли к довольно большой протоке, у берега которой, и на воде, и на песке, кормилось и отдыхало около полутора десятков гусей. Охотничья страсть всколыхнулась во мне с новой силой. Я уже мысленно стал прикидывать, как можно, прячась за барханами и камышом, подойти к гусиной стае на верный выстрел. Но проза жизни тут же взяла свое… Гуси были очень крупные, судя по окрасу — гуменники. Глядя на них, я вспомнил, как однажды, будучи на охоте в астраханской дельте, в течении четырех часов безуспешно пытался сварить на костре такую птицу… Да и охотничий мораторий, объявленный до конца сегодняшнего дня, очевидно касался не только фазанов… С сожалением проводив взглядом неспешно поднимающихся в воздух вспугнутых нами птиц, двинулсь дальше.

Проходя мимо крошечного ручейка, соединяющего два больших озера, я, вдруг увидел и услышал, как метрах в десяти впереди поднимаются брызги воды и раздается плеск… Подошел поближе и обнаружил здоровенную рыбину, тщетно пытавшуюся преодолеть песчаную мель. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это белый амур, почти в метр длиной, старается зачем-то перебраться из одного водоема в другой.

«Посовещавшись» с Катей, решаем, что сегодняшний мораторий касается только охоты, о рыбалке же в нем ничего не сказано…, достаю амура из ручья, сажаю его на кукан и пытаюсь нести в руке — не тут-то было, буквально через несколько шагов рука онемела от тяжести. Пришлось амура спрятать в рюкзак. При подходе к лагерю, встретил Николая, и во время короткого привала мы обменялись впечатлениями об увиденном. Николаю очень понравился амур и, не сговариваясь, мы тут же пришли к единому мнению, что его следует слегка присолить, чтобы разнообразить наш стол бутербродами с соленой рыбой. Во время своих странствий, Николай дважды мог стрелять фазанов, поднятых Бимом из джидды, но придерживаясь принятого решения, не стал. По той же причине он отпустил уток, которые несколько раз налетали на верный выстрел. Одним словом, все эти искушения в его охотничьей душе посеяли страшное смятение. За обедом, вследствие расстройства, он ел кое-как, хотя обычно отличался завидным аппетитом. Пришлось ему напомнить, что если он не осилит своей порции ухи и жареной птицы, то и завтра мы можем остаться без охоты. Видимо моя угроза подействовала, и котелок со сковородой были очищены до блеска.

Во время вечернего чаепития Николай вспомнил, что видел недалеко от лагеря свежий след человека, обутого в резиновые сапоги.

— «Вот он, первый след Пятницы», — подумал я.

На рассвете, когда заря только чуть-чуть начала освещать окружающую местность, я вдруг проснулся от жуткого утробного рева. Вскоре рев повторился совсем недалеко от нашего лагеря.

— Не иначе, вернулись тигры, — предположил я.

Николай всегда спал очень крепко и никак не прореагировал на эти звуки. Тихо перебравшись через него и показав кулак встрепенувшимся было собакам, я осторожно направился вдоль берега реки в сторону рева. Пройдя, примерно, метров пятьсот, спрятался в камышах и затаился — никого. Я уже совсем собрался возвращаться, как жуткие звуки повторились совсем близко от меня.

И вот, наконец, в чистом прогале показался источник моих волнений. Оказывается, страшный тигр превратился в весьма безобидного самца косули. Любуюсь его точеной головой, увенчанной небольшими рожками и, наконец, вижу, как маленький олень вытянув шею и раздувая бока, издает грозное утробное рычание. Все ясно — сейчас середина октября и мне довелось быть свидетелем последних отголосков осеннего гона косуль.

Возвращаюсь в лагерь и рассказываю Николаю обо всем увиденном:  в ответ он лишь грустно вздыхает, — это его душа охотника выражает протест.

На охоту выходим пораньше, чтобы дать возможность моей легавой собаке поработать по кормящимся фазанам. За пределами заказника Катя отлично отрабатывает трех петухов, скрывающихся в довольно высокой траве. Про себя я называю ее «фазаньей травой». Из трех поднятых птиц – две оказались в рюкзаке, — дневная норма выполнена… Начинаю потихоньку двигаться в сторону, где звучали выстрелы Николая. Наконец встречаемся; у него тоже два фазана, — конец, пора поворачивать к дому… Идем не спеша — солнце палит нещадно, то и дело прикладываемся к фляге с холодным чаем, а собаки, чтобы охладиться, часто залезают в воду.

Неожиданно Бим с визгом кидается в джидду и мы уже по привычке начинаем разбегаться, но он тут же выскакивает из колючек. Со стороны Николая звучит выстрел, и все стихает. Подхожу, — мой напарник за уши держит небольшого серого зайца, а Бим пытается вцепиться в его задние ноги. Вот он — толай, – пустынный заяц. На первый взгляд толай внешне очень похож на русака, только вполовину меньше. Укладываем новую для нас добычу в рюкзак, поднимаем глаза и видим, — навстречу идет человек.

— А вот и Пятница, — опять про себя подумал я.

Подошедший мужчина был среднего роста, лет сорока, лицо поросло рыжеватой щетиной. Одет он был в телогрейку и резиновые сапоги, на поясе висел самодельный охотничий нож.

— Энгель, — представился он.

Мы тоже назвали свои имена. Пришелец поинтересовался, как идет охота, кто мы и откуда. Узнав, что мы из самой Москвы приехали сюда только для охотничьих целей, он был несказанно удивлен.

Сам Энгель происходил из поволжских немцев и в самом начале войны был выслан вместе с родителями сюда в Казахстан. По его рассказам, эшелон пригнали зимой и высадили людей прямо в снег. Если бы не помощь местного населения, то почти все ссыльные, вероятно, погибли бы. Теперь Энгель с семьей живет в райцентре в собственном доме и является штатным охотником охотпромхоза. Сейчас он со своей женой, а также с напарником, которого также сопровождает жена с грудным ребенком, занимается промыслом ондатры.

Живут охотники на острове в землянке. Сам остров расположен километрах в трех от нашего лагеря ниже по течению реки. Оказывается, Энгель присматривал за нами почти с самого начала нашего пребывания, так как думал, что приехали браконьеры для незаконного промысла ондатры. Убедившись в своей ошибке, он решил с нами познакомиться поближе. Энгель так же посоветовал опасаться егерей, так как всякая охота на территории зверпромхоза без специального разрешения запрещена. Пришлось показать ему это разрешение. Тщательно просмотрев его, Энгель удовлетворенно кивнул и сказал, что все в порядке. Во время дальнейшего разговора, пришелец посетовал, что вся их команда вторую неделю сидит на одной рыбе без мяса. Ондатра, которую они употребляли до этого в пищу, им надоела, к выложенной приваде кабаны почему-то не подходят. После этих слов я взглянул на Николая и увидел, как лицо его вмиг преобразилось. Ни слова не говоря, мы развязали рюкзаки и положили к ногам Энгеля трех фазанов. Он был несколько удивлен этими дарами и начал отказываться, но после объяснения, что это для нас единственный шанс выйти из кризиса «перепроизводства», горячо поблагодарил и взял птицу. Однако, на этом наша удача не закончилась. Энгель показал место, мимо которого он ежедневно проплывал на лодке после проверки капканов. Сюда мы могли приносить лишнюю дичь, а он обещал привозить рыбу, которую он с напарником ловил вентерями.

Следующим утром, не дожидаясь рыбных даров Энгеля, мы решили сами испытать свое рыбацкое счастье. Снарядили спиннинги и начали кидать блесны в реку недалеко от лагеря. Честно говоря, я с самого начала не знаю почему, несколько скептически относился к этому занятию, и поддался, в основном, на уговоры Николая. Главные его аргументы в пользу затраты времени на рыбалку сводились к тому, что не зря же мы тащили снасть за четыре с лишним тысячи километров. Каюсь — как оказалось, я был не прав. Уже на третьем забросе последовал мощный рывок и я, преодолев сопротивление, подвел рыбу к берегу. Это был жерех, не очень крупный — в пределах полутора килограммов, но как всякая первая рыба — писаный красавец. На Волге мне довольно часто приходилось спиннинговать на так называемом «жереховом бое». Когда порой десятки крупных рыбин одновременно выпрыгивают из воды и с шумом и плеском падают обратно. Зрелище такого боя всегда очень впечатляет, тем более, что наблюдать его чаще всего удается в тихую безветренную погоду, на идеально гладкой поверхности воды. Здесь же, когда Белый Козел так и кипит пенными барашками волн, ни о каком бое думать не приходится. Блеснение жереха в таких условиях называется «ловлей вглухую».

Вытаскивая третью или четвертую рыбину на берег, я вдруг вспомнил произошедший несколько лет назад случай.

Вот так же, «вглухую», я ловил жереха на одной из банок в астраханской дельте. Жор был неплохой, и в моей сумке уже лежало несколько рыбин. Вдруг, над своей головой я услышал страшный шум, сопровождаемый свистом. Смотрю вверх и с ужасом вижу, как на меня прямо с небес пикирует не кто иной, как птеродактиль. С ужасом бросаю спиннинг и инстинктивно закрываю голову руками. Слышу звук посадки и оглядываюсь вокруг. Вот это новость — буквально в метре от меня на песчаном берегу стоит огромный пеликан и таращится своими злющими глазами. После нескольких минут взаимного оглядывания, решаю продолжить прерванное занятие. Но не тут-то было. Стоило мне подтащить к отмели очередную рыбину, как мой гость со всех ног кинулся в воду, схватил жереха клювом, рывком освободил от блесны и немедленно заглотил. И так повторялось несколько раз. Если рыба долго не брала, то пеликан страшно возмущался, вымещая свою злость на мне. Это возмущение выражалось в том, что он открывал свой клюв, шипел и довольно чувствительно начинал долбить мой резиновый сапог. Пару раз, вырванная из рыбы блесна, цеплялась тройником за мягкие ткани клюва. Но и это не смущало наглеца, который тут же выскакивал из воды и бежал ко мне с разинутой пастью требуя, чтобы его освободили от крючка. Создавалось впечатление, что все действия птицы были отработаны раньше. Наконец мне надоело кормить обжору и я попытался отделаться от него, перейдя на другое место. Напрасно, пеликан упорно преследовал меня по всему берегу. Попытка прогнать разбойника также не увенчалась успехом: он начинал злобно шипеть и кидаться, угрожая долбануть в лицо клювом. Так и пришлось уйти восвояси, распрощавшись с очень неплохим жором. Впоследствии местные рыбаки рассказали, что егерь с ближайшей охотбазы однажды подобрал брошенного родителями птенца пеликана и вырастил его. Повзрослевшая ручная птица быстро поняла, что к чему и стала буквально терроризировать окрестных рыболовов.

Наступил момент, когда улов стал весьма ощутим в объемном выражении, и я, зная неуемный азарт Николая, стал требовать его немедленного возвращения в лагерь. Через некоторое время он, наконец, показался из-за излучины реки очень недовольный моими воплями. Его улов был также весьма значительным. Итак, что делать с рыбой? Жерех вкусен в вяленом виде, но почти несъедобен из-за обилия мелких костей как в ухе, так и на сковороде. Хотя я божился много раз не заниматься никакими заготовками во время походов, но делать нечего, решили рыбу завялить — благо соли было достаточно, мухи отсутствовали, а солнца и ветра — хоть отбавляй. С разделкой и засолкой рыбы провозились достаточно долго. Поэтому постановили в этот день никуда не ходить, чтобы не совмещать аксаковскую первую и вторую охоты вместе, да и собакам не грех дать отдохнуть.

Во время своих выходов на охоту Николай набрел на озеро, где постоянно держалось довольно много уток, и предложил организовать совместную охоту на них. Лично я не очень большой поклонник утиной охоты, но с другой стороны, был не против внести некоторое разнообразие в ассортимент добываемой дичи. Кроме этих соображений, которые полностью разделял мой напарник, у него была еще одна веская причина, по которой он стремился пострелять уток.

Дело в том, что Николай несколько лет тому назад приобрел пятизарядный автомат — одной из первых серий, выпускаемых тогда ижевским заводом. Автомат отличался прекрасным резким боем, но на охоте был достаточно капризен: ему нужны были заводские патроны, не дай бог, если в рабочий механизм попадала соринка, часто случались перекосы и т.д. и т.п. Поэтому в лагере Николай много времени уделял разборке, протирке, смазке и повторной сборке многочисленных ружейных частей и механизмов. Меня постоянно приводил в ужас момент, когда Николай, добравшись до мощной возвратной пружины, начинал откручивать гайку. На конце этой пружины сидела какая-то железка, и я со страхом представлял, что если он не удержит пружину, которая в любой момент может сработать, то пресловутая железка улетит далеко в воду или в камыш, и тогда прости — прощай всякая охота.

Никогда не забуду, как однажды в Карелии мы брели по чавкающему моховому болоту в поисках белых куропаток. Вдруг, из-за кромки ближайших деревьев на нас в упор налетела большая стая тетеревов. Я отдуплился навскидку и один петух упал… Николай шел несколько позади, и я даже слегка втянул голову в плечи в ожидании, что после его очереди птицы посыпятся как грох — но не тут то было! Оборачиваюсь, и — вижу, как Николай со страшными проклятиями на устах ищет пень или камень, о который он мог бы разбить свое «грозное оружие». Все ясно — заклинило…

Лично я к ружьям отношусь вполне утилитарно. Меня полностью устраивает обычная «ижевка» с двумя парами стволов. Будучи от природы весьма посредственным «снайпером», я твердо уверовал в истину — при стрельбе на дистанцию в сорок-сорок пять метров, дальше которой я обычно не стреляю, любое нормальное ружье не подведет. Главное — попасть, а уж если ты «мазила», то никакой Зауэр или Беретта тебе не помогут.

Что касается многозарядных автоматов, то и тут у меня есть свое мнение. Да, надежный автомат безусловно хорош на утиных и гусиных охотах. Но скажите, что за радость легашатнику положить одной очередью весь выводок молодых тетеревов?! Да лучше я, вдоволь налюбовавшись работой собаки, за один раз возьму из двустволки одну, от силы две, птицы. Зато потом, если посчастливится, я найду этот выводок снова и получу следующую порцию удовольствия.

Мой приятель рассуждал примерно также, но с точностью «до наоборот». В Москве с автоматом была проведена целая серия очень хитрых технических мероприятий. Поэтому теперь Николай жаждал испытать усовершенствованную конструкцию не в одиночной стрельбе по фазанам, а по дичи, которая позволяла использовать всю огневую мощь его ружья — то есть по утиным стаям…

Позавтракав, отправились к озеру. Действительно, на воде плавают несколько больших утиных стай, состоящих в основном из краснобашей. План созревает мгновенно — Николай вместе с Бимом незаметно пробирается к противоположному краю озера, и там занимает огневую позицию, а я с Катей — толкаю уток на него. Убедившись, что мой напарник готов к бою, выходим с собакой на берег озера. Непуганые утки почти не реагируют на наше появление, лишь не спеша отплывают ближе к середине водоема. И тут, в нескольких метрах от берега, с громким кряканьем, поднимается затаившаяся птица. Стреляю утку в момент подъема и она падает на берег. И вот, после выстрела началось… Поднявшиеся в воздух утки сбиваются в большущую стаю и начинают беспорядочно кружиться над водой. Со стороны Николая слышится частая канонада, я тоже умудряюсь сбить пару налетевших на меня птиц. Наконец стая поднялась на недосягаемую для стрельбы высоту и улетела прочь. Подхожу к напарнику. На берегу сложенные в кучу лежат около десятка уток — в основном краснобаши. По берегу мечется Николай и охрипшим голосом уже, наверное, в десятый раз кричит Биму: «подай»! Бим находится в двух метрах от берега, а рядом на воде, буквально в двадцати сантиметрах от него лежит битая утка. Собака стоит по брюхо в воде, повернувшись к добыче задом, и тоскливыми глазами смотрит на хозяина, но не подает. Думаю — вот отличный кадр для юмористической странички охотничьего журнала.

Николая рассказывает, что перед этим спаниель подал из воды четырех уток, а вот на пятой, лежащей у самого берега, что-то в его мозгу заклинило. Никакие наши дальнейшие совместные уговоры на собаку не подействовали, и пришлось подобрать птицу самим. Подозреваю, что Бим просто решил, что подать дичь с глубокого места — это, пожалуйста, а на мелководье и сами возьмете — не переломитесь.

Собрав добычу в рюкзаки отправляемся к месту, которое указал нам Энгель. Походим и видим следующую картину. В берег вбит большой кол, к колу привязан кукан, на котором плавают в воде два больших сазана. Тут же на берегу лежит сверток, внутри которого находится большой кусок пирога с начинкой из вяленой дыни. Кроме пирога нас ждал еще подарок в виде банки варенья и банки с маринованной рыбой. При виде всех этих кулинарных прелестей и живых сазанов, мы щедрой рукой поделились добычей с нашими благодетелями, оставив себе только на утиную лапшу.

При приближении к лагерю слышим громкое воронье карканье и сорочье стрекотание. Оказывается, разбойничья команда обнаружила рыбу, развешанную для вяленья на кустах саксаула, и собиралась с ней разделаться. Николай тут же двумя выстрелами сбил пару ворон. Решили применить старый дедовский способ. Рядом с рыбой повесили за ноги дохлых птиц. И, надо сказать, помогло — больше с грабителями мы дела не имели.

Покормив собак, решили утолить первый голод принесенными гостинцами. Варенье и пирог оставили к чаю, а вот маринованной рыбе отдали должное. Как оказалось, нас угостили корейским блюдом под названием панча. Готовится оно из сырой рыбы, в которую добавляется соль, редька, чеснок, лук, красный и черный перец. Вся эта смесь сдабривается подсолнечным маслом и солидной долей уксуса. Постоявшее несколько дней блюдо готово к употреблению. После первой ложки такой пищи во рту возникает ощущение пожара, но нам, уже больше недели, сидящим на пресной и довольно однообразной диете, панча показалась райской едой. Позднее, во время чаепития, мы также отдали должное пирогу и варенью.

Вообще я не раз замечал, что привычные в обыденной городской жизни продукты, приобретают совсем другой вкус в походных условиях. Например, — что такое в Москве черные сухари? А у костра с кружкой горячего чая, да вприкуску с куском сахара, ну где там тягаться с такой вкуснотой эклеру или Киевскому торту.

Напившись чаю и полюбовавшись южным звездным небом, отправляемся спать. Собаки, набегавшись за день, и получив свою порцию еды, крепко спят. Интересен в этом плане следующий факт. Николаев спальный мешок сделан из какой-то хитрой синтетики и лежит ближе к входу. Мой же старый спальник, купленный по случаю у геологов, набит пухом. Так вот, в любом случае собаки, забравшись в наш импровизированный домик, минуют спальник Николая, и ложатся только на мой, пуховый.

Спустя пару дней, возвращаясь с охоты, мы наткнулись на нескольких молодых бычков, которые, не обращая на нас никакого внимания, безмятежно щипали жесткую траву.

— Ну вот, решили мы, — вероятно, где-то рядом появились соседи. И не ошиблись.

Вскоре послышался собачий лай, козье блеянье и у очередного поворота реки мы увидели юрту, небольшой загон для скота, телегу и двух привязанных к ней верблюдов. При подходе к юрте, первым нас встретил грозным лаем кудлатый алапай (азиатская овчарка). При ближайшем рассмотрении это оказался толстолапый щенок месяцев шести от роду, но уже с по всем правилам обрезанным хвостом и ушами.

На лай из юрты вышел загорелый казах лет тридцати пяти, поздоровался и пригласил нас в гости. Мы поблагодарили, но, сославшись на наших собак, отказались. В ответ хозяин сказал, чтобы собаки тоже входили с нами. Усмехнувшись, он добавил, указав на щенка — мой дармоед целыми днями дрыхнет на кошме. После повторного приглашения мы, как положено, разулись и вошли в юрту. Внутри нас встретила жена хозяина, поздоровалась и молча ушла за занавеску. Сели на кошму и разговорились. Хозяина звали Бадамбек, он пас нагульный гурт совхозного скота, перекочевал сюда два дня назад и пробудет здесь до первого снега. Сюда вместе со скотом он приходит уже несколько лет подряд. Так вот оказывается, откуда скот, которому мы обязаны кизячным топливом для своего костра! Бадамбек кочует вместе со своей женой, а на центральной усадьбе совхоза у него дом, где живут родители жены и двое детей, которые ходят в школу. В свою очередь, мы так же представились и объяснили, зачем приехали.

Услышав, что мы из самой Москвы, он, так же, как и Энгель, был страшно удивлен. Далее разговор перешел на собак. Мы объяснили Бадамбеку, что это за собаки, и какую помощь на охоте они оказывают. В ответ он сообщил, что его кобель пока еще очень мал и глуп, а вот его отец был прекрасной пастушьей собакой, но пристрастился в одиночку охотиться на поросят диких свиней, за что и поплатился — однажды приполз весь израненный, с распоротым брюхом, и через два дня умер. Пока мы не спеша вели беседу, из-за занавески вышла хозяйка и поставила перед нами огромную пиалу кислого молока и блюдо с горячими пресными лепешками. Позабыв про этикет, мы полные блаженства, употребили то и другое без остатка.

Ведя разговоры об охоте, о зверях и птицах, населяющих тугаи, мы с Николаем высказали наше общее мнение о том, что пока не встречали следов крупных хищников, в частности, — волков. На эти рассуждения Бадамбек пожал плечами и показал на освежеванную тушу, висящую рядом с входом в юрту. Оказывается, не далее, как прошлой ночью, прямо в загоне, расположенном около жилья, была растерзана одна из десяти коз, которых здесь держат для мяса и пуха. И хотя Бадамбек видел отчетливые волчьи следы, по его мнению зверь вел себя очень странно. Собака, хотя и молодая, никак не отреагировала на ночное происшествие, козы тоже молчали. Волк, проникнув в загон, задавил всего одну козу, хотя согласно своей натуре, должен был устроить целую бойню. Зверь терзал тушу козы на месте, выев из нее только сердце, печень и легкое, хотя по идее, долен был утащить добычу с места преступления.

В заключение своего рассказа, Бадамбек пожаловался, что у него нет патронов, а то он бы ночью подкараулил грабителя. В ответ мы предложили нашему новому знакомому несколько патронов, заряженных «нулевкой». Бадамбек с радостью принял подарок. Его старенькая, перевязанная изоляционной лентой одностволка, была шестнадцатого калибра, но хозяин убедил нас, что без труда перезарядит патроны. На радостях он тут же предложил нам половину туши убитой волком козы. Соблазн был велик, в том плане, что не грех было бы слегка разнообразить мясной рацион, состоящий из птицы и зайчатины. Но еще в Москве мы единодушно приняли решение не стрелять никого, крупнее зайца. Горький опыт показывает, что в походах такого рода, появление в лагере так сказать, сверхнормативного мяса, приводит, в конце концов, к почти полному прекращению охоты.

Поэтому мы горячо поблагодарили Бадамбека, но отказались. Кроме того, в благодарность за кислое молоко и лепешки, нами были оставлены радушным хозяевам два фазана и заяц. Получив приглашение, заходить в гости в любое время, мы распрощались, и двинулись к лагерю.

В лагере нас опять ждал гость. Дело в том, что перед уходом, Николай решил поставить пару донок на сома. Для наживки он использовал несколько мелких красноперок, пойманных на удочку. И вот, видим, на берегу сидит большой баклан, а из открытого клюва у него свивает леска. Все ясно — попался на чужую приманку, ворюга! Наши собаки, увидав непрошеного гостя, лихо бросились, чтобы задать ему перца. Но не тут-то было. Баклан, раскинув крылья и вытянув змеиную шею, сам кинулся им навстречу. Благоразумны псы тут же, во избежание конфликта, ретировались. Пришлось вдвоем умирять злющую, брызгающую белым пометом, птицу, для того, чтобы освободить ее от крючка. Получив на прощание совет, не заниматься воровством, и пендаля под хвост, баклан был отпущен на свободу.

Не смотря на грабеж наших снастей, на соседней донке все же сидел небольшой сом, весом около двух килограммов. В принципе, рыбы и так было достаточно, но нам с Николаем очень захотелось сомовьих котлет, которые мы очень любили. У нас не было мясорубки, но прочие компоненты в виде муки, перца, лука и чеснока были в достатке. Отсутствие мясорубки каждый из нас восполнял по-своему. Я мелко кромсал рыбье филе ножницами, а Николай, расположив кусок такого же филе на дереве, рубил его топором.

Расправляясь с очередной порцией сомятины, я невольно вспомнил разговоры, которые велись на рыбоприемке, и высказывания Энгеля по поводу этой, недавно завезенной сюда рыбы. Рыбаки считали, что с одной стороны за счет сомовьего племени, уловы возрастали, но с другой стороны, сомы, поедая икру и мальков сазана, способствуют сокращению поголовья этой основной здесь, и наиболее ценной рыбы. Что же касается мнения Энгеля, то оно было однозначно. Сомы пожирают ондатру, причем охотники не раз видели, как крупные сомы выпрыгивают на кормовой столик, сбивают зверька в воду, и там заглатывают.

Прошло несколько дней; мы довольно успешно охотились и рыбачили. Вяленые жерехи, развешанные на кустах саксаула, стали очень напоминать новогодние елочные игрушки. Наш обменный пункт с ондатроловами действовал регулярно. Не проходило и дня, чтобы мы не поделились с ними добычей. В ответ находили то сазана, то буханку свежего хлеба, то внушительный сверток с рыбными пирогами. Появился у нас и новый претендент на охотничьи трофеи — наши собаки. Наши запасы консервов подошли к концу, и волей-неволей приходилось делиться с ними. В собачью похлебку отлично шли ливер и заячьи ребра. Не брезговали собаки и ливером фазанов, а заячьи головы шли как отдельное лакомство.

Но вот случилась «беда». Мы потеряли время. Мои новые часы, предназначенные для подводного плавания, и рассчитанные на давление в четыре атмосферы, безнадежно встали. Произошло это после того, как я, не снимая их с руки, помыл рыбу. Естественно, что тут же остановился календарь и прочие навороченные в них механизмы. Обратил я на это внимание спустя, наверное два-три дня, так как для определения дневного времени мы пользовались солнцем. Итак, разгорелся спор, какой сегодня день недели. После того, как высокие договаривающиеся стороны не пришли к единому мнению, мы решили навестить Бадамбека, — у него был транзисторный приемник. Заодно можно было узнать, каковы результаты охоты на волка. Алапай нас встретил уже как своих, виляя обрубком хвоста.

В юрте за чаем с молоком и лепешками, мы точно установили, какое сегодня число и день. После чаепития, мы спросили Бадамбека, чем окончилось его противоборство с хищником. В ответ он пригласил нас выйти из юрты и провел к рытвине, которая служила свалкой. Там, среди всякого хлама, лежал труп зверя. По размеру убитое животное было похоже на небольшую немецкую овчарку и, видимо, было молодым. Широкий лоб, заостренные уши и грязно-бурый окрас шерсти говорил о несомненном присутствии волчьей крови. Тем не менее, белые чулки на передних ногах, белая грудь и довольно тупая морда, позволяли предположить, что не обошлось здесь и без крови собаки.

На наши расспросы Бадамбек довольно немногословно рассказал, что на следующий день, после того, как разжился патронами — решил устроить засаду.

Затаился он прямо в телеге, накрывшись лишь овчинным тулупом. Зверь появился с последними лучами вечерней зари; вышел из камышей прямо на Бадамбека, и был убит одним выстрелом. При прощании хозяин спросил, не надоело ли нам топать ногами, и предложил хотя бы на день взять верховую лошадь. Я поблагодарил, но отказался, а Николай промолчал. По возвращении в лагерь мой напарник взял топор и вырубил на дереве-столе крест — зарубку, обозначающую прожитый день. С той поры до самого отъезда, он ежедневно делал подобные зарубки на этом импровизированном календаре. Таким образом, наша трансформация в робинзонов произошла не только по форме, но и по содержанию.

Утром проснулся — нет ни Николая ни Бима, но ружье на месте. Вероятно, пошли собирать кизяк. Развожу костер, кипячу чай и разогреваю вчерашнее жаркое из фазана на завтрак. И вот, наконец, из-за камышей показалась уже не пара, а троица. Бим, Николай и лошадь Бадамбека, на которой восседал верхом мой напарник. Ага, видимо вчера намотал на ус слова нашего соседа, и решил сегодня погарцевать.

Николай рассказал, что как только он сел на лошадь с собакой случился настоящий припадок. Бим лаял, визжал и пытался укусить ни в чем не повинную кобылу за морду. Кончилось тем, что лошадь с перепугу чуть не сбросила седока на землю. Видимо Бим никак не мог себе представить, каким образом его дорогой хозяин в один миг превратился в чудовище о двух головах, шести ногах, да еще и хвостом придачу. Забегая вперед, хочу сказать, что после выхода на охоту, Бим все время ходил только со мной и Катей, ни на шаг не приближаясь к нашему новоявленному джигиту. Позавтракали и тронулись в путь. По дороге Николай попытался проверить скоростные качества своего скакуна. Напрасно, лошадь не реагировала ни на шенкеля, ни на поводья, ни на понукания в виде — «Ну, … Милая!» Возможно, тут играли роль габариты моего приятеля. На глаз он весил, вероятно, вдвое больше, чем худощавый Бадамбек. Наконец я посоветовал понукать лошадь не на русский манер, а на более для нее привычное, казахское «Чу!» Кажется, помогло, с трудом, но конь перешел с шага на рысь.

С самого дня приезда мне очень хотелось найти легендарную саджу — пустынного рябка. Раньше я много читал об этой птице и горел желанием увидеть ее в натуре. По словам Энгеля, саджа здесь встречается довольно часто, но я, к сожалению, кроме следов на песке, похожих на маленькие копытца, ничего больше не видел. Решили еще раз поискать таинственного рябка, а заодно, из чистого любопытства, прогуляться подальше в пески.

По дороге собаки подняли двух фазанов. Одного я взял, а другой налетел на Николая. Оказалось, что стрельба на ходу с лошади легко получается только в вестернах у бравых американских ковбоев, когда они на полном галопе без промаха разят друг друга холостыми патронами. Одним словом, Николай промазал. Долго ли, коротко ли, длился наш путь, но наконец мы вышли в совсем незнакомую местность. Камыши и вода исчезли, уступив место довольно высоким, кое-где поросшим саксаулом барханам. Николай заявил, что лошадь ему надоела и он, к великой радости Бима, присоединился к нашей команде. Коня привязали к кусту в расчете на то, что заберем его на обратном пути. Как потом оказалось, причина, по которой мой напарник перешел в пехоту, носила весьма прозаический характер — он просто с непривычки натер ноги седлом.

Время давно перевалило за полдень — сделали небольшой привал, и решили по дуге поворачивать обратно. Ни рябков, ни какой другой дичи нам не встречалось, лишь песок, барханы, саксаул и снова барханы — одним словом, полная скукота.

Но вот войдя в некое подобие долины, расположенной между двумя цепями барханов, мы подняли зайца, потом еще одного, потом еще… Зайцы выскакивали буквально через каждые пятнадцать-двадцать шагов. Мы взяли по паре, а потом начали просто считать, но где-то после двадцати сбились со счета. Катя была взята на поводок, зато Бим отводил душу, но недолго — под конец и он выдохся, и перестал обращать на зайцев внимание.

Нечто подобное в поведении собак мне однажды пришлось наблюдать в вологодской области на реке Сухона во время валового весеннего пролета. Высадившись с двумя собаками из лодки на небольшую косу, мы с приятелем обнаружили здесь несметное количество дупелей. Птица, буквально, кишмя кишела под ногами, с косы не улетала, а лишь слегка перемещалась вперед по мере нашего движения. При виде такого дупелиного изобилия собаки, буквально «обалдели». Первое время они пытались делать стойки, тянули «по зрячим», а под конец, видимо окончательно потеряв здравый смысл, лишь мелко тряслись и вздрагивали при очередном подъеме птицы.

Наконец выходим к бархану, у которого привязана лошадь. Что за притча — лошади нет, да и бархан не тот. Решили увеличить дугу — опять не то. Сделали еще круг — но лошади нет и места вроде пошли совсем другие. Все ясно — заблудились. А солнце все ниже и ниже. Зайцы, хоть и небольшие, но рюкзаки в которых они лежат начинают ощутимо давить на плечи, да и бродить по сыпучему, вязкому песку становится все труднее. Но, как говорится — беда не приходит одна. Небо вдруг начали заволакивать тучи, подул холодный, пронизывающий ветер, а на нас одеты одни штормовочки на голое тело. Стало еще темнее, а мы все бродим и бродим. Наконец, я не выдерживаю и предлагаю Николаю развести костер где-нибудь в низинке и ночь перекантоваться у огня. Но мой напарник отрицательно качает головой и коротко говорит: «замерзнем». Слегка поразмыслив, понимаю, что он прав — здесь не тайга, где можно запалить сушину и, греясь у ее огня, продержаться до утра. В полупустыне для того, чтобы отделить одну сухую ветку от куста саксаула нужно, как минимум, иметь бензопилу, да и кустов таких раз-два и обчелся. Правда, справедливости ради надо отметить, что жару сучек саксаула дает не меньше, чем иное полено. И вот, когда мы уже совсем начали терять надежду, что выберемся целыми из этой «передряги», и когда сил уже почти не осталось, впереди вдруг замаячило темное пятно. Подходим ближе и, вот оно! Подставив ветру низко опущенную голову, стоит наша злополучная лошадь. Пять минут отдыхаем, перекидываем рюкзаки через седло и ведя коня в поводу, двигаемся в направлении лагеря. Хотя уже почти совсем стемнело, но на песке еще отчетливо видно кабанью тропу, которая ведет к берегу реки. Теперь-то уж не собьемся с пути, да и сил вроде прибавилось. Немного не доходя до лагеря, решаем разделиться — Николай с собаками идет разводить костер, кормить наших четвероногих друзей и готовить ужин, а я отведу лошадь Бадамбеку. Сажусь в седло и отпускаю поводья, по опыту зная, что конь всегда сам находит дорогу к своей конюшне. Но не тут-то было, стоило мне немного зазеваться, и мы чуть не проскочили знакомый поворот. Видимо, лошадь не считала  вбитый, в качестве коновязи, кол у юрты Бадамбека, своей конюшней.

Алапай, как всегда, встретил радостным лаем. Быстро передаю лошадь хозяину и, несмотря на его уговоры зайти в юрту, попить чаю и обогреться, почти бегом направляюсь обратно к лагерю. Становится совсем холодно. Да, тысячу раз прав был Николай, когда отверг мое предложение о ночевке посреди барханов. А вот и костер, а вот и собаки, а вот и Николай с горячим ужином и заветной бутылочкой, ополовинить которую сегодня мы заслужили полное право. После ужина напяливаем на себя теплое белье, укладываем собак, предварительно накрыв их всем, чем можно и, наконец, залезаем в спальники сами и блаженно вытягиваем ноги. Посреди ночи просыпаюсь оттого, что на лицо падает что-то холодное и мокрое, зажигаю фонарь и вижу, как сквозь щели в камыше ветер задувает снег в наш импровизированный домик. Но в спальнике тепло, собаки умиротворенно сопят, Николай мерно похрапывает. А, — думаю я — будь, что будет. Залезаю поглубже в капюшон, и опять засыпаю с мыслью, что «утро вечера мудренее».

И вот наступает утро. Вылезаем наружу и видим, что все вокруг покрыто довольно солидным слоем снега. Мороз стоит собачий, по ощущениям не менее десяти градусов. Вода в котелке промерзла почти наполовину, полностью покрылось льдом и соседнее озеро. И лишь два обстоятельства согревают душу — это яркое солнце и не замерзшая река, по которой есть шанс выбраться, когда за нами приедут. Костер никак не разгорается, вся растопка сырая. С кизяком еще хуже — его трудно отыскать под снегом, а когда он попадает наконец в огонь, то сперва превращается в некую слегка жидковатую кашицу, которая в принципе, просто не должна гореть. Зато как красиво выглядят фазаньи следы на белом снегу под яркими лучами утреннего солнца. «Эх! Ну почему я не родился художником?» — уж в который раз в жизни сетую на свою бесталанную судьбу…

И вот, когда наша борьба с костром достигла, примерно, ничейного результата, на реке вдруг раздался шум мотора; к берегу причалила лодка, из нее выпрыгнул Энгель с одним только вопросом:

— Живы?

— Живы, — отвечаем мы хором.

Убедившись, что все целы и невредимы, Энгель велел нам собираться, чтобы ехать к ним на остров, поближе к печке, пока наша команда совсем не окоченела, а там видно будет. Сборы были недолги. Взяли ружья, оставшиеся патроны, спальные мешки, вчерашнюю добычу и, устроившись вместе с собаками в лодке, отправились в гости…

Дорогой Энгель рассказал, что такие «зазимки» здесь в это время года крайне редки и держатся очень недолго. В связи с тем, что вода в озерах замерзла и к расставленным на ондатру капканам на лодке с шестом не пробиться, он с напарником решили на сегодня и завтра объявить выходной. Кроме того, женщины, крайне обеспокоенные нашей судьбой, в один голос потребовали, чтобы «робинзонов» немедленно доставили в теплую землянку.

Прибыли, — все население острова вышло нас встречать. Это были: жена Энгеля — Клара, его напарник Мигель, ли просто Миша, супруга Миши — Мей-Линь, или Марина, и их двухмесячная дочь, имя которой пока еще не придумали. Оказалось, что Марина по происхождению была китаянкой. Ее родителей в предвоенные годы вместе с корейцами выселили с Дальнего Востока в Казахстан. Поэтому в лице крохотной дочурки мы имели возможность наблюдать редкое сочетание немецкой и китайской крови. Все островное хозяйство состояло из двух кольев, являющихся причалом для лодок, небольшого сарая, где хранились сети и капканы; крытых камышом вешал, где вялились на ветру и солнце многочисленные ряды ободранных звериных тушек; и, наконец, полуземлянка, из трубы которой приветливо шел дымок…

На мой вопрос, для каких целей, помимо шкурок, идет заготовка тушек ондатры, Энгель ответил, что это корм для собак. Из рассказов охотников мы узнали, что осенний промысел ондатры длится примерно с начала октября и до тех пор, пока воду на озерах не скует прочный лед. Во время промысла охотники каждое утро отправляются на лодках с шестом по проделанным ими в густых камышах проходам. В течении дня они проверяют капканы, вынимая из них добытых зверьков, и затем настораживают их вновь. Капканы устанавливаются на камышовых кормовых столиках, где питаются ондатры. Раньше ондатры было много, и за рабочий день каждый охотник добывал до двух и более десятков зверьков. Теперь же, в связи с сокращением водосброса, причиной которого является плотина ГЭС и существенными перепадами в уровне воды, поголовье ондатры сократилось. Сейчас охотник добывает в день не более десятка зверьков. Кроме работы с капканами, в обязанности мужчин входит еще и снятие шкурок с дневной добычи. На долю женщин, кроме приготовления пищи и другой домашней работы, приходится еще и обезжиривание этих шкурок. Так что трудиться необходимо всем от зари и до зари. На заработки охотники не жаловались, но хлеб их явно нельзя назвать легким. Зимой охотпромхоз ведет подледный лов рыбы, капканный промысел солонгоя (местный вариант колонка) и товарный отстрел кабанов. Отстрел ведется с использованием собак. Вот для чего на острове заготавливают ондатровые тушки.

Нам показалась интересной и другая сфера деятельности наших знакомых. Оказывается весной, когда сойдет снег, в полупустыне, наряду с цветами, появляется огромное количество грибов — шампиньонов. Их собирают прямо с машины, мелко режут и сушат прямо на солнце. Оказывается, экспорт таких грибов за границу приносит в казну немалые деньги.

И вот — мы, наконец-то, в почти настоящем доме; у настоящей печки; за настоящим столом, уставленным, на наш, ставший теперь совсем непритязательным, вкус «неземными» яствами. Это уже известные нам пироги с дыней, кислая капуста, моченые яблоки, отварная картошка и даже — жареная баранина. Оказывается, баран был выменян на рыбу у ближайших чабанов. Посреди стола гордо возвышалась запотевшая бутылка «Столичной». Но самое главное, что лично меня привело в неописуемый восторг, — на столе не было ни кусочка, так надоевшей мне, дичи и рыбы! Казалось, что застолью и разговорам не будет конца. Говорили об охоте и рыбалке, о собаках и  Москве, о погоде и наших семьях, работе и о том, какими путями мы узнали и забрались в эти отдаленные места. Но всему бывает конец, день прошел незаметно. Стелим спальные мешки, на которые тут же устраиваются разомлевшие от тепла и сытной еды собаки, и ложимся спать. Ночью вдруг просыпаюсь от непривычной жары и духоты. Видимо дает себя знать запах прогоркшего ондатрового жира, которым буквально пропитаны пол, потолок и стены жилища. Про себя тут же решаю, что несмотря на все невзгоды позавчерашнего дня, у нас в лагере лучше.

После обильного завтрака выходим на улицу. За последние сутки значительно потеплело, солнце почти полностью растопило снег и сегодня, вероятно, сойдут последние остатки. Посоветовавшись с Николаем, просим Энгеля отвезти нас обратно в лагерь. На предложение задержаться еще на сутки, отвечаем вежливым, но твердым отказом. Перед самым отъездом охотники с весьма смущенным видом обращаются к нам с просьбой. По их словам, кабаны до сих пор приходят на приваду, а после нашего отъезда у них опять может возникнуть проблема с мясной пищей, так как есть ондатру никто не желает, а обменянного на рыбу барана хватит еще дня на два, не больше. Так вот, не могли бы мы помочь заготовить некоторое количество кашкалды (лысухи), которая держится в очень большом количестве на двух расположенных неподалеку озерах. Единодушно решаем помочь нашим добрым друзьям, благо патроны у нас еще оставались, и лодка, которая отвезет нас обратно на рыбоприемку, должна придти за нами только через два дня.

Вообще то лысух мы с Николаем без крайней нужды не стреляем, а здесь, при обилии другой дичи — тем более. Не потому, что пренебрегаем мясом, — напротив, на наш общий вкус оно не хуже утиного, но уж очень неспортивной бывает стрельба по медленно и тяжело летящим птицам. В данном же случае, вопрос встал не в плане спортивного интереса, а в жизненной необходимости наших гостеприимных друзей.

Садимся в лодку, выходим из реки в озера и движемся через проходы в камышах, вéдомые только нашим ондатроловам. Наконец выплываем на моторе к чистой воде. Перед нами два больших озера, перерезанных небольшим перешейком, в котором есть маленькая, но вполне проходимая для лодки, протока. Нас с Николаем высаживают на этот перешеек, где мы должны стрелять пролетающих над нами лысух. Сам же Энгель со своим напарником начинает двигаясь на лодке подобно челноку гнать многочисленные стаи лысух прямо на перешеек, где затаились мы с Николаем. Наконец птица не выдерживает, и нехотя поднимается на крыло. Стреляем, подбираем добычу и все повторяется вновь на соседнем озере, только уже в обратную сторону… Наконец патронташи расстреляны, оставшиеся лысухи либо забились глубоко в камыши, либо улетели на другие озера. Энгель удовлетворенно приподнимает набитый птицей мешок, — теперь бригада некоторое время может прожить безбедно…

Плывем обратно, но теперь уже к нашему лагерю. На берегу тепло прощаемся с друзьями, вероятно уже насовсем. Завтра короткие «каникулы» у них кончаются и надо вновь впрягаться в тяжелую работу. На всякий случай обмениваемся адресами — как знать?.. Уже садясь в лодку Энгель смеется и говорит, что их женщины были очень удивлены нашим поведением, когда Николай и я с интересом, но без всякой корысти, рассматривали длинные ряды ондатровых шкурок, развешанных под навесами. Обычно редкие гости, которые бывали на острове, при виде такого богатства, начинали сучить ногами и заводить вполне меркантильные разговоры… А тут, на тебе — полное равнодушие. К такому они не привыкли… Люди старшего поколения знают, что в те, теперь уже далекие, времена ондатровая шапка фабричного производства являлась неким эталоном престижа для своего хозяина. Ну, как теперь, например, «шестисотый» Мерседес, или BMW… Ондатровые шапки распределяли по спискам ЦК КПСС, Совмина, Госплана по одной на два года. Случалось, что такие шапки срывали грабители в темных переулках, иногда даже вместе с головами честных граждан, на которых они сидели. Милым женщинам было невдомек, что «шапочный» престиж нас с Николаем совсем не интересовал, и мы вполне были удовлетворены нашим Советским ширпотребом из кроличьего меха. Вот престижность добытых охотничьих и рыбацких трофеев — это совсем другое дело.

Оставшееся до отъезда время мы по-прежнему посвящаем охоте и рыбалке, чтобы по приезде в Алма-Ату угостить Рустама и его семейство «дарами Прибалхашья».

И вот день нашего отъезда наступил, лодка пришла во время, — впереди лежит длинный путь домой… Прощайте тугаи и населяющие вас птицы и звери; прощай Или с твоими сазанами, сомами и белыми амурами; прощайте туранские тигры, от которых не осталось следов не только на охотничьих тропах, но даже и в памяти местных жителей. Наконец, прощай сбывшаяся мечта; и как хорошо, что ты далеко не последняя в нашей беспокойной охотничьей жизни неуемных бродяг и скитальцев.

В.Е.Шварц

Москва, ноябрь 2003г.