В присухонской пойме

Однажды очередной охотничий сезон я встречал без легавой собаки, так как моя шестилетняя сука-пойнтер погибла предыдущей зимой по нелепой случайности. Вообще-то собака у меня была, и не одна, а целых две. Но разве можно всерьез считать двух бестолковых шестимесячных кутят полноценными пойнтерами в преддверии наступающей охотничьей поры?

Горестно вздохнув, я решил все же ехать в Вологодскую область на реку Сухону. Особых иллюзий я не питал, и про себя решил — поболтаюсь с ружьишком по окрестным берегам, лугам и полям, половлю рыбку, а главное — пусть мои юниоры лишний раз понюхают, чем пахнет их будущая охотничья жизнь. В свете этих рассуждений, выехали за несколько дней до открытия охоты, остановились в деревне в доме, где обычно устраивались в течение многих лет.

Отдохнув с дороги, направляюсь в соседнюю деревню, где живет хозяин нашего дома, для того, чтобы отнести московские гостинцы. По дороге вспомнил, как примерно четыре месяца тому назад, я вместе с приятелем и с тогда еще совсем маленькими щенками, шел по той же дороге, с той же целью. Весна была дружная, воды было много, и в небе над головой постоянно летели на север большие стаи уток и гусей. Щенячья «команда» моя нехотя плелась по весенней, разбитой тракторами дороге, время от времени оглашая окрестности возмущенными воплями, требуя, чтобы я взял их «на ручки», но я был неумолим. И вот, почти у самой деревни, на поле, перерезанном оросительными канавами, мы увидели огромную стаю гусей. По общему впечатлению гусей было несколько тысяч. Они кормились, пощипывая прошлогоднюю траву, отдыхали, стоя на одной ноге или что-то там обсуждали, гогоча во весь голос. До гусей было метров триста, и о попытке подойти к ним по ровному лугу, даже и думать было нечего. Полюбовавшись этой картиной и облизнувшись, как лиса на виноград, тронулись дальше. Но тут меня осенило, и я спросил у напарника: — «есть ли у него крупная дробь?»

Ну, есть — ответил он.

А зачем тебе? — и ухмыльнулся, принимая меня за дурака.

А ведь гуси дали маху — продолжил я, и указал на канаву, над которой тянулся довольно высокий земляной вал.

Птицы спокойно бродили вдоль одной из сторон канавы, не обращая никакого внимания на коварный бруствер. Мой приятель тут же все понял, стал быстро перезаряжать ружье, и пожелал ему «ни пуха…»

А ты? — спросил он.

Я ответил, что с моей «сворой» есть шанс испортить охоту сразу обоим. Тем более что я не взял с собой даже поводков. На обратном пути, выходя из дома, я в первую очередь глянул на поле, — ни одного гуся не было, и поэтому решил, что что-то произошло. За околицей деревни на краю дороги сидел приятель, рот его был разинут до ушей, а рядом лежало четыре гуся.

Теперь, поздним летом, мои щенки выглядели вполне солидно. Они бежали впереди, обследовали местность и прицеливались к сидящим на земле молодым скворцам, но услышав мою грозную команду: «Тубо, — птичка!», делали вид, что эта мелочь их не интересует.

Представившись хозяину, мы все попили молока, поговорили о погоде, урожае, медосборе и прочих сельских делах, и отправились восвояси. На половине дороги к нашему дому я приметил один луг. Был он сильно разбит коровьими копытами и изобиловал лужами, но травяной покров на нем еще сохранился. «Завтра надо проверить на предмет дупелей», подумал я. Вообще-то, уезжая из Москвы, я не собирался заниматься никакой натаской, полагая, что слишком рано, но инстинкт легашатника брал свое.

Под утро я проснулся и не досчитался одной собаки. Обшарил кругом везде, где можно — нет, — и уж когда в голове забродили самые разные мысли, пропажа обнаружилась: ни много, ни мало, а внутри дивана…

Дело в том, что, несмотря на все мои попытки заставить щенков спать на подстилке, они, в конце концов, поступали по-своему.

А происходило все так. Как только я начинал засыпать, на одеяле появлялись две головы, и начинались тяжелые душераздирающие вздохи. Через некоторое время рядом с головами появлялись лапы, сперва — по одной, а потом и по две. И, наконец, наступал решительный момент — прыжок, и обе нахалки затихали как мышки. Черт с вами, думал я, уж очень спать хочется. Но это было только начало. Поскольку диван был узковат для троих, то щенки в течение ночи потихоньку меняли свои позиции, и чаще всего с комфортом устраивались прямо на мне.

Чтобы хоть как-то облегчить свои ночные страдания, я слегка отодвинул диванный матрас от стены, благодаря чему и ложе стало несколько шире. Вот в эту-то щель и завалился один из щенков. С испугом я обнаружил несчастное животное, у которого были закрыты глаза, а все четыре ноги торчали вверх. «Задохнулась собака» — с ужасом подумал я, и вытащил ее наружу. Но оказалось, что страхи мои были напрасны. Щенок, провалившись в щель, даже не проснулся, и теперь, разбуженный, с удивлением озирался по сторонам.

Мои щенки — Кэт и Грета, — были сестры-однопометницы, и происходили от известных в кругах пойнтеристов родителей. Несмотря на кровное родство, они ни по экстерьеру, ни по характеру, не походили друг на друга. Кэт, уже в щенячьем возрасте обещала вырасти в эффектную экстерьерную собаку, была послушна, робковата, и влюблена в своего хозяина. Грета, напротив — была угловата, имела уши на хрящах, и отличалась отчаянным нравом. Позднее, после приезда основной нашей компании, когда я просыпался ночью и протягивал руку, то всегда натыкался на Кэт. Грета же, свободно бродила по комнатам нашего дома и забиралась на ночлег к кому угодно. В Москве, с первого же дня появления в квартире, щенки четко определились с хозяевами. Кэт выбрала меня, а Грета — жену. По вечерам, когда мы все устраивали веселую игру в мяч, Кэт постоянно занимала исходную позицию у моих ног, а Грета — у ног жены.

Примеченный по дороге к нашей деревне луг, полностью подтвердил мои предположения на счет птицы. Там, на набитом скотом выгоне, постоянно держалось до двух десятков дупелей и несколько бекасов. Дупеля были никем не пуганные — «смирные», и я решил рискнуть…

Не вдаваясь в подробности, могу лишь сказать, что Грета стала через два дня, а Кэт на два дня позже. При этом я отметил для себя следующее. При натаске Грета сделала несколько попыток к погонке, которые были тут же пресечены, а Кэт — ни одной. У Греты чутье, по сравнению с сестрой, было, наверное, на прядок лучше. Если Грета стояла на стойке, то Кэт для причуивания этой же птицы требовалось пройти вперед, как минимум на два корпуса. У Греты была страшно тугая подводка, и когда собаки стояли по одной птице, то для ее подъема я использовал Кэт. Одним словом, к открытию сезона я имел двух собак, которых можно было использовать, хотя и с некоторой натяжкой, на охоте.

Большинство литературных источников, обычно, выступают против раннего использования легавых собак на охоте. Лично я на настолько категоричен, и считаю, что слишком короток собачий век, чтобы владелец мог себе позволить просто так остаться без охоты одно, два, а то и три поля. Другое дело, что молодая собака должна пройти серьезную физическую и, если хотите, моральную подготовку к будущей охотничьей жизни, начиная со щенячьего возраста.

Например, предыдущую свою собаку я взял в Карелию в пятимесячном возрасте. На охоте я от нее абсолютно ничего не требовал, но она сопровождала меня повсюду: в лесу, в поле, на болоте, у костра и в палатке. Характерно, что когда вначале наших охотничьих странствий, мой приятель протянул щенку только что добытого вальдшнепа, то тот от него отпрянул с испугом. По этому поводу мой напарник высказал мне много насмешек, касающихся «диванных» пойнтеров. Через две недели, когда нам случилось одновременно подстрелить двух рябчиков, то щенок приволок к моим ногам сперва птицу, подстреленную приятелем, а уж потом мою.

К концу охоты мой друг был глубоко посрамлен за свои насмешки, когда убил здоровенного глухаря, которого щенок, копаясь в набродах, выставил прямо на стрелка. На следующий год у подросшей собаки не было проблем ни с натаской, ни с выстрелом, ни с физическими перегрузками. Еще больше мое мнение укрепил увиденный однажды английский видеофильм. В этом фильме, снятом в одном из питомников, трех-четырех месячные щенки пойнтера и английского сеттера делают стойку по полу вольным виргинским перепелам.

К моменту открытия охоты начала съезжаться в дом наша компания пойнтеристов; правда, чисто пойнтеристской нашу нынешнюю команду можно было назвать условно. На этот раз в нее проникли коккер-спаниэлисты. Последним приехал мой давнишний приятель — Сергей Михайлов, со своей красно-пегой Альмой.

Я не очень большой любитель выходить в луга в день открытия охоты. Повсюду бродят приехавшие из города утятники, иногда не очень трезвые; и, как обычно бывает, палят по бедным уткам с любого расстояния. Тем не менее, Сергей уговорил меня съездить на р. Сухону, и посмотреть, что там делается. Щенкам решили дать отдохнуть, и поехали с одной его Альмой.

С точки зрения охотничьей легавой собаки, Альма всегда представляла для меня загадку. В поле она всегда шла впереди хозяина метрах в двадцати-тридцати, полностью игнорируя челнок. А вот когда ситуация с поиском дичи казалась полностью безнадежной, Альма вдруг начинала тянуть. Тянула она с высоко поднятой головой, иногда метров до сорока. Лично у меня всегда мелькала досадная мысль — пустышка. Но вот Альма замирала на месте и, после команды, поднимала птицу! Каждый раз после такой ее работы, я терялся в догадках, и под конец пришел к одному логическому заключению: у собаки было необыкновенно острое чутье, но поставлена она была из рук вон плохо.

В пойменных присухонских лугах царила отрадная для сердца легашатника картина: трава везде выкошена, и уже поднялась приличная отава. Во многих местах стояли лужи, из которых с визгом поднимались бекасы. Нашла Альма и нескольких дупелей, но я не поклонник стрельбы вдвоем из-под одной собаки, поэтому потихоньку отошел в сторону. По дороге к машине я решил проверить заветные редкие кустарники, где всегда держались дупеля. Не успел я пройти там и десяти шагов, как из-под ног взлетела сразу пара тяжелых, матерых птиц. Делаю дуплет, и оба дупеля падают. Иду подбирать того, которого я стрелял вторым. Все обшарил, птицы как не бывало, — видимо, подранок. Пока искал второго дупеля, потерял место, где упал первый. Проклял себя за никчемную стрельбу, и еще раз дал себе зарок не ходить на охоту по птице без своей собаки.

На следующий день было воскресенье, и утятники продолжали палить в пойменных лугах. Наша братия собачников тоже никак не могла прийти в себя после празднования открытия охоты и вообще, — свободы…

Учитывая все это, я предложил Сергею съездить на машине километров за пятнадцать от нашей деревни в места, где были луга, поля и перелески, не примыкающие непосредственно к Сухоне. Дорога туда ведет асфальтированная, да и охотников там почти не бывает. Кроме того, эти места считались самыми тетеревиными во всей округе. По моим расчетам, юниоры в поле устоялись по мелочи,  и если, ненароком, наткнемся на тетеревиный выводок, ничего страшного не произойдет. Проблему приучения к выстрелу мы решили еще весной на вальдшнепиной тяге.

Дни стояли жаркие, поэтому выехали чуть свет. Увидев, как Сергей собирается на охоту, готовится надеть резиновые сапоги, я выразил сомнение в целесообразности этого поступка — сам я в эту пору хожу только в кедах или кроссовках. В ответ Сергей, сославшись на слабое здоровье, продолжал накручивать портянки. Приехали, машину оставили на дороге, я обрисовал Сергею, какой примерно круг мы должны обойти, и разошлись в разные стороны.

На пути к местам предполагаемой охоты нам предстояло пройти через еще не скошенное клеверное поле. Растения были довольно высокими, и мои щенки утопали в них буквально с головой, но, тем не менее, упорно скакали впереди, за что я мысленно их похвалил. На поле не обнаружили ничего интересного, кроме стаи диких голубей, зато основательно вымокли в обильной росе. Наконец, впереди показалось мелколесье, ручьи, канавы и сенокосы. Прошли еще километра два, солнце поднялось, и ощутимо припекало; начинаю подумывать о пятиминутном привале где-нибудь в тенечке. А вот впереди и отдельный куст. Кэт проскакивает мимо, а Грета вдруг разворачивается, и стает на этот куст почти в упор. Кэт тут же возвращается и становится рядом, слегка припав на передних ногах. Вскидываю ружье и командую — «Вперед!». Грета стоит неподвижно, а Кэт кидается в куст, из которого с шумом вылетает матерый петух, которого я бью. Петух почти полностью вылинял, лишь на шее, у самой головы, видны серые пеньки.

Поздравляю своих девок с первым в их жизни «полем», и устраиваю долгожданный привал. После отдыха двигаемся дальше. На берегу маленького ручейка собаки опять делают стойку в высокой траве; но ничего не вылетает, все ясно — коростель, намок в росе и подниматься никак не хочет. Собаки увлеченно копаются в набродах, но тщетно — птица бежит. Наконец, применяют последнее средство: приподнимаются и бьют по земле передними лапами. Коростель, прижатый к дорожке, не выдерживает и, нехотя, взлетает.… Приобщаю его к ранее добытому петуху.

Выходим к небольшому овсяному полю. Примятые колосья и черно-белые колбаски помета говорят о наличии выводка. Собаки тут же начинают метаться по горячим следам — видимо, птицы бегут. Что есть мочи ношусь за ними, и вот, не допустив собак до стойки, тетерева взлетают. Успеваю заметить, что выводок большой – штук семь-восемь. Стреляю дуплетом и один, уже начинающий чернеть, петушок падает… Грета кидается к нему, а второй собаки не видно. Отбираю у Греты петушка, и ищу взглядом Кэт. А вот и она — бежит совершенно с противоположной стороны, и несет еще одного тетеревенка в зубах! Все ясно: поймала, — «кормилица», да и только! Ходим еще часа два — ничего, лишь однажды из дальних кустов поднялись две холостые курицы.

Жара все сильнее и сильнее, собаки порядком устали и хотят пить. Решаю подойти к небольшому прудику, поросшему камышом, чтобы искупать и напоить моих «работяг», а потом и потихоньку возвращаться к машине. Подходим почти к самому берегу, и тут из зарослей тяжело взлетает матерый крякаш, — видимо выгнали таки его с реки неугомонные утятники. Стреляю, птица падает в воду, и мои пойнтерята, забыв про усталость, с разгона кидаются в воду на «подачу». Это-то они умеют! Недаром целое лето подавали чучело привезенной с охоты утки из пруда у Дворца Пионеров, что на Воробьевых Горах. Первой селезня хватает Грета. Кэт пытается прямо в воде отнять добычу, но не тут-то было: Грета рычит, и торжественно выносит утку на берег! Все. Для начала хватит, идем к машине.

У машины нас ждет одновременно и довольный и расстроенный Сергей. Довольный — потому, что они с Альмой взяли из выводка двух молодых тетеревов, а потом несколько дупелей. А несчастный оттого, что в кровь вбил ноги в резиновых сапогах. Видимо, для первого раза такой поход был для него трудноват…

Меду тем, в наше охотничье сообщество, где царил сугубо спартанский дух мужского братства, вдруг проникла женщина. Дело в том, что один из коккеристов привез в своей машине из Москвы коллегу — Наташу, обладательницу черно-пегой спаниэльки Симоны. Сам наставник Наташи, после первого же дня свободной от московской суеты жизни не выдержал трудностей переходного периода, и «слегка занемог». Поэтому бедной девушек с первых же шагов ее жизни в новых условиях пришлось самостоятельно осваивать премудрости собачьей охоты. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что желающих выступить в роли наставника, моментально появилось великое множество. Причин, по которым Наташа смущала большую часть нашего мужского коллектива, было две.

Представьте себе некую черноволосую, светлоглазую Диану с осиной талией и крутыми бедрами, одетую в короткие шорты, пограничную панаму и с ружьем на плече. Без сомнения, все эти неоспоримые женские достоинства явились первой причиной, посеявшей смятение в сердцах наших мужчин. Другая причина, которая, как потом выяснилось, играла существенно большую роль, чем первая, состояла в том, что Наташа была заядлой курильщицей. В тот год среди многих напастей, которые постоянно постигают нашу несчастную страну, пришла очередная беда: исчезло курево. Мужики в деревне ходили как пьяные, а бабы волком выли, оттого, что курильщики, заглушая сосущего «червя», постоянно требовали есть.

Тогда мне пришлось наблюдать, как сюда, в вологодскую глушь, уж не помню по чьему-то совету, из Москвы приехала семья. Целью приезда этой семьи было — отдохнуть на свежем воздухе, попить парного молока и походить за грибами и ягодами. Глава семьи — седовласый университетский профессор, специалист по романской литературе. Его супруга — мощная армянка, кандидат наук, владеющая чуть ли не пятью европейскими языками и их сын, также филолог, студент МГУ. Всё было бы ничего, но каждый из них курил, и московские запасы сигарет очень быстро исчезли. Кто-то, сжалившись над их бедой, подарил им три пачки моршанской махорки, но на свою беду, это рафинированное семейство не знало, что с ней делать. Однако, свет не без добрых людей. Кто-то из нашей компании, думаю, что не бескорыстно, научил профессорскую семью сворачивать «козьи ножки». И вот, никогда не забуду следующую картину: профессор и его дородная супруга ведут жаркую дискуссию на завалинке о французской литературе восемнадцатого века, пуская вверх крепкий махорочный дым, покуривая свёрнутые из газеты «козьи ножки», толщиной с указательный палец…

Проблемы «табачного голода» не миновали и нашу, почти сплошь курящую компанию. А тут — вот она, Наташа. Компетентные языки утверждали, что матушка нашей Дианы — очень крупная фигура в одном из известных гостиничных ресторанов, поэтому запасы сигарет у неё практически неисчерпаемы. Однако Наташа расточала свои табачные милости не безоглядно, а лишь тем, кто по её мнению этого заслуживал. Остальные вынуждены были обходиться прозаическими «чинариками». Причем, как и всякая истинная женщина, Наташа иногда меняла своих добровольных наставников. Её, похожая по окрасу на сороку, спаниелька была милейшим существом. Своими черными, как две перезрелых черешни грустными глазами, она преданно смотрела на свою хозяйку, и следовала за ней в любые кущи, добросовестно собирая своими длинными шелковистыми ушами всевозможные колючки и репейники.

Однажды Наташа попросила меня взять её с собой на охоту, чтобы увидеть, как работают мои «юниоры». Но, посмотрев на её шалые глаза и малопонятные, но стремительные рывки, которые начинали совершать стволы её ружья после подъема птицы, я поспешил ретироваться: ведь рисковать мне было незачем — я был некурящим (уже…).

Колоритной фигурой был и другой коккер-спаниель по кличке Сэм. Он был толст, лохмат, и с удовольствием ел любую дичь, включая уток, чего обычно не позволяет всякая уважающая себя подружейная собака. Все мы почитали Сэма, как своего спасителя и освободителя, и вот за что.

В этом году нашу компанию почтил своим присутствием известнейший в свое время пойнтерист со своей девятилетней сукой. Сука была старой девой (ни разу не щенилась) и, по общему мнению, именно поэтому обладала очень сварливым характером. Наш корифей, убоявшись общаги, поселился в сенях, и с той поры никому нельзя было ни войти в дом, ни выйти, без того, чтобы не получить порцию злобного лая от нашей фурии. В страхе держала она и собак, без стеснения отгоняя их от собственных мисок. Согласитесь, что для благородного пойнтера такое поведение очень необычно.

И вот однажды Сэм, вернувшись с охоты, вдумчиво расправлялся со своей овсянкой. И вдруг пожалуйте — послышалось сердитое рычание, и Сэма бесцеремонно оттеснили от миски! Несмотря на то, что столь бесчестный поступок совершила дама, что в собачьем мире весьма существенно, Сэм не стерпел и вцепился зубами в бок нахалки. Раздался душераздирающий визг, и миска снова обрела своего истинного хозяина. И вот, начиная с этого момента, наши кошмары кончились. Некогда злобная фурия превратилась в тихую, послушную собаку, которую во все оставшиеся дни нашей совместной жизни было и не слышно, и не видно.

Однажды, во время утреннего чаепития, за столом начала витать некая общая идея. Суть этой идеи сводилась к тому, что в наших теперешних местах всё, конечно, хорошо, но хочется чего-нибудь новенького. А здесь каждый куст знаком, в каждом лугу и перелеске известно, чего можно ждать, а чего — нет. Одним словом, определенная часть нашей команды созрела, чтобы совершить бросок в неведомое.

Таким неведомым местом, по общему мнению, являлся дебаркадер, стоящий километрах в восемнадцати вверх по Сухоне. По имеющейся информации, место это было безлюдным и находилось в самом центре присухонской поймы. Перед нами встал вопрос — «Как туда добраться?» Навели справки, и оказалось очень просто. Ежедневно от ближайшей пристани с обедом для бригады косцов отходил колхозный корабль «Рубин» и договориться с его капитаном о том, чтобы он подбросил нас до нужного места лишь дело техники.

Итак, переговоры проведены, нас не только отвезут туда, но и вывезут обратно. Завтра едем.

«Рубин» — некий гибрид между большим катером и маленьким кораблём, имел рубку, каюту и палубу. Кораблик очень уютен, чист и самое главное, способен без труда вместить нашу смешанную человечье-собачью команду со всеми многочисленными рюкзаками, котелками, спальными мешками и прочим походным скарбом. Быстро грузим вещи на палубу, а поверх всего кладём байдарку прямо в собранном виде.

Ах, Рубин, Рубин, как много с тобой связано воспоминаний, сколько раз ты отвозил нас впоследствии на встречу с неповторимыми охотничьими приключениями! В прошлом году я был на берегу Сухоны и видел бедный корабль, стоящий на мели, всеми брошенный, с выбитыми иллюминаторами, обреченный на медленную ржавую смерть. Но ничего не поделаешь, видимо такова судьба всего сущего.

Тронулись, по обоим берегам тянутся бесконечные зелёные луга, и лишь у горизонта их ограничивает кромка леса. Сухона очень извилиста, её берега обрывисты и нигде не имеют песчаных пляжей. Отсутствие отмелей — это результат многолетней эксплуатации пассажирских судов типа «Заря», волны от которых безжалостно размывают береговую линию.

Не прошло и часа, как мы приплыли. На берегу стоит дебаркадер, или попросту — деревянная пристань с множеством кают, пустой деревянный дом и барак в котором живет сторож, охраняющий парк сеноуборочных машин. Кругом — необозримые луга, небольшие старицы, озёра, мелкие реки и протоки. На ближайшие пятнадцать-двадцать километров человеческое жильё отсутствует. Единственные транспортные артерии — река, и почти непроходимая тракторная дорога, одним словом — рай для всякой пернатой и водяной живности.

Быстро выгружаемся, передаём с капитаном привет «большой земле» и остаемся одни. На дебаркадере устроились с комфортом. Каждый выбирал себе каюту соответственно своим вкусам. Размещались, в основном по двое, однако Сергею Михайлову единогласно выделили отдельный «номер». Дело в том, что у Сергея был не простой, а фигурный храп с переливами.

Во время сенокоса дебаркадер использовался как общежитие для косцов. Поэтому в качестве дополнительного удобства нам достались металлические кровати с панцирными сетками, правда, без матрасов. Быстро оборудовали столовую, заменив разбитые окна на куски полиэтилена, а два наших умельца восстановили полуразрушенную печь. Одним словом отель «Савой», да и только.

По окончании трудов праведных я решил искупаться. Оглянулся по сторонам — Наташа ушла с очередным наставником в луга изучать тонкие премудрости охоты. И я решил выяснить, в чем прелести нудизма посреди вологодской глухомани, где моё целомудрие могли нарушить лишь одни комары. Одевшись в костюм Адама, я смело вошёл по колену в реку, примериваясь, как бы половчее нырнуть, и тут случилось неожиданное. Из-за крутого поворота реки почти прями на меня выскочила моторная лодка, раскрашенная под камуфляж. На носу лодки, также в камуфляже, сидела ослепительная блондинка лет двадцати. В одной руке блондинка держала какой-то очень престижный автомат, а другой обнимала пушистую лайку. Управлял лодкой не менее камуфлированный мужчина. Дно было обрывистым, и лодка прошла от меня метрах  в трех. Вот тебе и глухомань, подумал я, ныряя в воду с некоторым запозданием.

Беседа с местным сторожем внесла определенные коррективы в наше представление об окружающей обстановке. Кроме нас и самого сторожа в ближайшей округе есть еще два пастуха, которые пасут нагульный гурт скота. Такое известие нас очень порадовало — где пастбище, там и дупеля. Решаю проверить эту истину на следующий день.

Утром, пока молодежная часть нашего сообщества придаётся сновидениям, кликаю своих юниоров и отправляюсь на охоту. Мои девицы за прошедшую неделю явно повзрослели, меньше стали играть, подтянули животы и всё больше и больше стали походить на настоящих пойнтеров. В поле они вполне осмысленно принялись искать дичь и, где сами, где с моей помощью начали осваивать движение челноком.

Разбитое копытами пастбище, поросшее жесткой, полу объеденной скотом травой, не обмануло моих надежд. Дупелей было много, причем часто они держались по несколько штук сразу. Видимо родственные связи, свойственные птицам внутри выводка были еще не совсем утрачены. Единственное неудобство состояло в том, что молодые птицы часто бежали. Зато старики сидели плотно и были уже очень жирны. С охотой я вышел к разъезженной тракторами и истоптанной скотом дороге, которая вела к центральной усадьбе совхоза, расположенной в семнадцати километрах от реки. Здесь дупелей было еще больше. Вероятно, птицы вылетали кормиться на дорогу, и затем прятались в траве, росшей по обочине. Мои пойнтерята очень неплохо работали как поодиночке, так и в ассистентской паре. Отлично находили битую птицу и подранков. Правда, не обходилось дело и без некоторых конфликтов, которые происходили на почве соперничества — кто найдет первым и схватит трофей.

В процессе охоты у нас возник интересный момент, когда к нашей троице присоединился четвертый добытчик. Собаки стояли вдвоем по одному дупелю. Я послал их вперед и приготовился стрелять, и тут неожиданно для всех нас с ближайшего куста сорвался ястреб-перепелятник, схватил дупеля, и был таков. Первой моей мыслью было наказать нахала зарядом свинца, но потом я одумался, здраво рассудив, что хищнику, коли он существует на свете, тоже надо чем-то питаться.

Долго ли, коротко ли, но к возвращению домой мы имели куче дупелей и одного бекаса, и я не без чувства гордости до сих пор вспоминаю, что на всё у меня ушло ровно столько патронов, сколько было птиц, плюс один заряд — бекас был взят вторым выстрелом.

По возвращении на дебаркадер мой ягдташ был встречен дружным воплем пробудившейся команды. Вся наша братия срочно похватала ружья, кликнула собак и почти бегом ринулась в луга.

Не обманула нас Сухона и своими рыбными дарами. Наши рыбаки ежедневно разнообразили стол пойманными на донку крупными лещами. Неплохо брала на спиннинг и щука.

И вот однажды, возвращаясь с рыбалки с одним из наших спаниелистов — Виктором, великолепным стрелком и удачливым рыбаком, мы подплывали на байдарке к дебаркадеру. У причала мы увидели счастливого Сергея Михайлова. В одной руке Сергей держал спиннинг, а в другой какую-то крупную серебристую рыбину. Оказалось, что он поймал на блесну нельму — трофей по-настоящему редкий, и поэтому завидный.

Поскольку Виктор сидел на носу лодки, то Сергей обратился к нему с просьбой о том, чтобы тот, не вылезая из байдарки, простирнул его портянки. На вид портянки не отличались свежестью и, подозреваю, что были они теми самыми, в которых Сергей ходил на охоту в первый день и сбил ноги в кровь. Сергей объяснил нам, что нельму надо срочно засолить и завернуть в хлопчатобумажную тряпицу, вот для этой цели он и собирался использовать портянки. В ответ мой напарник по рыбалке, отличавшийся некоторой щепетильностью в вопросах гигиены, чуть не вывалился из байдарки, а я схватился за живот.

Чистую тряпицу мы в конце-концов нашли, нельму засолили и в течение нескольких дней на завтрак употребляли с удовольствием бутерброды с малосольной рыбой. Интересно, что хоть нельма и относится к лососям, но мясо ее абсолютно белое.

Лично у меня была и другая бытовая проблема. Мои девицы по-прежнему категорически отказывались спать на полу. Спать же втроем на односпальной металлической кровати с панцирной сеткой я бы и врагу не пожелал. В полном изнеможении от неравной борьбы я, наконец, сдался, надул резиновый матрас и переселился на пол, предоставив кровать захватчицам в полное распоряжение. Грета осталась на кровати, а Кэт тут же последовала за мной.

Помимо дупелиных и рыбацких радостей Сухона подарила нам и еще одну богатую охоту. В то лето было необычно много уток, и все многочисленные старицы и озера были просто битком набиты их большими стаями. Охотились мы на них в основном двумя способами: либо с подхода, либо на вечернем пролете. Однажды я предложил Виктору третий способ, который когда-то мною использовался в Коми — это хота с байдарки. Поскольку байдарка довольно легко перетаскивается из одного водоема в другой, а при движении на веслах производит очень мало шума, то утки, сидящие в камышах обычно подпускают охотников на верный выстрел. Я не очень большой любитель стрельбы из непривычного положения, поэтому всегда садился сзади на руль и весло. Виктор напротив, очень любил такую стрельбу, и показывал иногда чудеса меткости. Однажды он на моих глазах срезал утку с подъема, держа ружье в одной левой руке, так сказать по-ковбойски. С учетом всех перечисленных выше факторов, а также известной доли везения, наши байдарочные походы были всегда очень добычливы.

Несмотря на существенно более скромные конечные результаты, мне больше нравилась утиная охота на вечернем лёте. У меня был собственный заветный уголок на берегу небольшого озера, где я оборудовал скрадок. Приходил я сюда с заходом солнца, разбрасывал чучела, садился против зари и ждал.

Однажды вечером я, как обычно, направился к скрадку, предварительно заперев своих пойнтерят в каюте. Не знаю, то ли они сами умудрились вылезти, то ли кто их выпустил, но только на подходе к своему озеру меня догнала «сладкая» парочка, и в диком восторге начала носиться вокруг. Делать нечего, возвращаться поздно, решаю взять собак с собой. Прибыв на место, расставляю чучела, накрываю неслухов плащом, чтобы их не съели комары, усаживаюсь сам, и замираю.

День был ясный и лет начался поздно. Первую утку я прозевал, а вот вторую удачно сбил. После выстрела и шлепка битой птицы о воду, мои добровольные помощники, как угорелые кинулись в воду и вытащили добычу на берег. Я было их похвалил и собрался уложить под плащ, но не тут то было. Собаки вновь кинулись в воду и, несмотря на мои протесты, стали вытаскивать на берег одного за другим… резиновые чучела! Пока я восстанавливал порядок среди не в меру старательных помощников, вновь расставляя чучела и устраиваясь сам, над нами пролетело несколько уток, после чего лет кончился. С той поры перед уходом я начал тщательно проверять надежность запора у двери в свою каюту.

Между тем наши байдарочные утиные походы пришлось временно свести к минимуму. Дело в том, что у Виктора ружье было тульского производства, в котором, в отличие от ижевских ружей, боевая пружина — плоская. Так вот, эта пружина во время одной охоты лопнула. После этого усилия Виктора и еще одного нашего умельца были направлены на разрешение этой задачи, так сказать в полевых условиях. Решено было выковать пружину из одного из звеньев панцирной сетки кровати. Другого исходного материала просто не было. Пружину довольно ловко отковали и обрезали точно по размеру. Осталось главное — закалить кусок металла. И тут мнения наших самодеятельных кузнецов разделились. Один считал, что калить надо меньше, другой — больше. В результате, если побеждало мнение первого — металл просто гнулся, если второго — пружина после одного-двух выстрелов лопалась. В упорных поисках золотой середины прошло несколько дней. Наконец Виктор плюнул на все технические ухищрения, и начал ходить на охоту со своим ружьем, как с одностволкой.

Между тем мои собаки работали все более профессионально — видимо набирались опыта, и даже делали попытки начать охотиться, так сказать, самостоятельно. Стоило мне утром открыть каюту, как они моментально шмыгали мимо меня на ближайший лужок, якобы по обычным делам. Решив свои проблемы, они, воровато оглядываясь, начинали чинить «беззакония». Дело в том, что буквально рядом с дебаркадером было крошечное болотце, где постоянно держались два-три дупеля. Птиц мы считали «домашними», и никогда не трогали. Зная об их существовании, мои «профессионалы» начинали тянуть на болотце по памяти, и, наконец, становились на стойку. Опасаясь погонок, я строго кричал на щенков и для острастки брал хворостину. После этого они моментально кидались обратно, делая вид, что ничего не произошло, и юркали по своим местам.

Постепенно мы насытились изобилием болотной дичи, и нам захотелось чего-нибудь новенького, например тетеревов. Для этого расширили круг своих походов, переплывая на байдарке через Сухону. Дупелей, бекасов, коростелей и уток было там также с избытком, и мы возвращались домой, как правило, с пустыми патронташами. А вот тетеревов, не было. Лишь однажды, собаки подняли под выстрел из некоси одинокого черныша. Видимо, затапливаемая каждую весну, пойма является не самым лучшим местом для гнездования тетеревов.

Однажды, рано утром, все мы были разбужены мычанием, человеческими криками и лаем собак. Выскочили из своих кают, и увидели следующую картину. Более сотни голов молодых бычков мечутся по берегу, подгоняемые несколькими всадниками и тремя пастушескими собаками. Оказалось, что предыдущей ночью к двум нагульным гуртам подошли волки. Перепуганная скотина сломала деревянный загон, гурты перемешались и со всех ног кинулись бежать. Пастухи всю ночь преследовали очумевших от страха животных, пробежавших за это время около десяти километров. Теперь пастухи, пока безуспешно, пытались вернуть скот обратно. Общими усилиями (своими и наших собак) пытаемся оказать посильную помощь, бычки ревут, кружат на одном месте, и никак не хотят возвращаться. Не менее двух часов потребовалось, чтобы стадо, наконец, тронулось в нужном пастухам направлении. Пастухи пожаловались, что волков нынче порядочно, и они причиняют много хлопот. Хотя потерь в стаде от хищников пока нет, но все ждут — не дождутся, когда скот отгонят на зиму в деревню.

В один прекрасный день обнаружили, что у нас возникают проблемы с продовольствием. Нет, дичной и рыбный стол были в изобилии, но вот запас хлеба подходит к концу. Но самое, для некоторых, печальное было то, что кончились горячительные напитки. Нельзя сказать, что после бурно проведенного праздника открытия охоты имели место злоупотребления. Но, тем не менее, основная масса считала, что фронтовая норма «с устатку», является непременным охотничьим атрибутом, как, например, ружье или патронташ. В результате экстренного совещания, выделили двух добровольцев, которые должны были на байдарке сплавать до пристани, где стоял наш «Рубин», а оттуда съездить на попутной машине в деревню, где был магазин. Прикинули, что светового дня на путь туда и обратно для наших добровольцев должно хватить. Туда по течению легко, а вот обратно придется поупираться. Ну да ничего, ребята молодые, здоровые — осилят. Слегка потрясли Наташу, и она, скрепя сердце, выделила пачку сигарет на дорогу гребцам и для расплаты с шоферами попутных машин. Помахали на прощание рукой, и байдарка, сверкая на солнце веслами, скрылась за поворотом.

Занимаемся каждый своими делами. Кто щиплет добытую вчера птицу, кто готовит уху, а кто отправился на охоту или рыбалку. Вернувшись вечером домой с утиной охоты, узнаю, что байдарочники еще не вернулись, ужинаем, кормим собак — никого нет. Народ потихоньку разбредается по каютам, зажигаю керосиновую лампу, как маяк, чтобы ребята не проскочили дебаркадер в темноте, и сажусь на дежурство.

И вот, где-то в районе часа ночи, на реке раздаются голоса, и байдарка причаливает. Наши гребцы, мокрые по пояс, в байдарке вещи и продукты залиты водой, буханки хлеба почти плавают. Вытаскиваем лодку на берег, выливаем воду и пытаемся разобраться с тем, что осталось от продуктов. Походя слушаю рассказ наших гребцов. Оказывается, первая часть их похода прошла по плану. А вот на обратном пути случилось нечто. На пристани ребята познакомились с вологодскими охотниками, которые приплыли на лодке с двумя моторами. Слово за слово, произнесли тост за дружбу, и кончилось тем, что городские предложили подбросить наших до дебаркадера, взяв байдарку на буксир. Сказано — сделано, но примерно на полпути к нашему лагерю, то ли вологодские прямо на ходу повторили тост за дружбу, то ли забыли про буксир, то ли им движение показалось слишком медленным, но, тем не менее, они включили второй мотор. При такой скорости байдарка мигом зарылась носом в воду и только благодаря тому, что удалось мигом перерезать буксирный конец, байдарка, хоть и полузатопленная, осталась на плаву. Ну а остальное — понятно. Большая часть продуктов была безнадежно испорчена, хлеб отжали, как губку и выложили сушиться на крышу дебаркадера. Всеми любимые знаменитые вологодские пряники во время чаепития черпали как кашу — ложкой. Но больше всего жалели литровую бутылку греческого коньяка под названием «Метакса». Лежавшая поверх вещей бутылка ушла ко дну. Я как мог, успокаивал общественность, высказывая мысль о том, что когда-нибудь рыбак, скажем, в районе Великого Устюга  достанет из реки мережу и, обнаружив в ней необычную рыбу, выпьет за наше здоровье. Но справедливости ради, должен отметить, мое утешение действовало слабо. А в остальном, несмотря на утраты, наше сообщество не теряло присутствия духа, воспринимая все с юмором. Одним словом, жизнь продолжалась.

Наступил сентябрь, и иногда рано утром прямо с палубы дебаркадера можно было слышать звуки лосиного гона, доносившиеся с ближайшего болота. Лицензий, разрешений на приобретение нарезного оружия тогда еще не выдавали, и лосей было много. Почти каждый день кто-нибудь из нашей компании рассказывал о встрече с лесным великаном. Интересно, что несколько лет спустя я был примерно в этих же местах на заячьей охоте с гончими. Местный егерь, держа в руках пять использованных товарных лицензий, умолял отстреливать лосей при встрече, обещая полностью взять на себя разделку туши и вывоз мяса. Но не тут то было. За неделю охоты мы встретили лишь один старый лосиный след, видимо нарезное оружие сделало с лосями свое черное дело. В этой связи я вспомнил статью в охотничьем журнале, где автор, вернувшись из Чехословакии, ратовал за нарезное оружие при отстреле копытных — оно де не дает подранков. Печальный опыт последних лет показал, что Чехословакия и Россия — «две большие разницы». Теперь в Центральной полосе постепенно исчезают не только подранки, но и сами лоси.

Не избежал встречи с лосем и я. Причем результаты этой встречи были не совсем предсказуемы.

Однажды, я с собаками отправился на болото, чтобы поискать глухариные выводки, о которых постоянно ходили легенды. Глухарей мы не нашли, зато я набрал брусники и клюквы. После трудов праведных присел на поваленную сосну у края просеки. Начал накрапывать мелкий дождик, и мы всей компанией укрылись под плащ-палаткой. Несмотря на дождь, было тепло, мы слегка задремали. Очнулся я от звука приближающихся шагов. Поднимаю голову и вижу, как по просеке в нашу сторону идет здоровенный лось. Количество отростков на рогах быка я не сумел сосчитать, но помню, что их было очень много. Я замер, но мои пойнтера вспомнили про свои охранные функции и храбро начали облаивать лося, правда, не удаляясь от моих ног. Вопреки ожиданию, зверь не кинулся прочь, а остановился, нагнул голову, прижал уши и медленно двинулся навстречу.

Мои храбрецы тут же юркнули обратно под плащ, и с интересом стали наблюдать, чем все это кончится. Между тем лось все приближался. Я, вспомнив как у Арсеньева Дерсу-Узала ругался на тигра — амбу, поднялся с дерева, и так же начал поливать зверя всяческими словами. Вроде помогло, лось остановился на месте буквально в нескольких шагах от меня. На всякий случай снимаю ружье с предохранителя, и хотя в стволах семерка, решаю при необходимости стрелять в упор в голову. Не знаю, то ли мои разные слова подействовали, и лось застыдился, то ли решил просто не связываться с разной шушерой, но, постояв еще несколько секунд в боевой позиции, зверь повернул обратно. Шел он, не спеша, гордо, сохраняя собственное достоинство, как настоящий победитель. Судя по звуку шагов, повернув за край просеки, зверь остановился. Я насторожился опять. И вот, как заключительный аккорд нашей встречи, раздался жуткий утробный рев, после которого шаги вновь стали удаляться.

Прошло много лет, но я и сейчас очень четко помню все перипетии этой встречи и не исключаю, что конец ее мог бы быть совсем иным.

Ударили первые утренники, и количество дупелей стало резко сокращаться — птицы начали уходить на юга, лишь многочисленные утиные стаи продолжали радовать охотничье сердце. Пора и нам собираться — завтра придет «Рубин».

Подвожу итоги. Вопреки моим пессимистическим прогнозам, первое поле у моих юниоров состоялось, и они превратились из щенков во вполне приличных рабочих пойнтеров. Теперь дело за полевыми дипломами, но это уж проблемы будущего года.

 

В.Е.Шварц.

Москва, 2004 г.